Елена Кашева - Рассмешить бога Страница 16

Наташа изумлена моим появлением.

– Можно? – спрашиваю я, прежде чем переступить порог прихожей.

Наташа старше меня на пять лет. Слишком полная для своего роста. Она бы хорошо выглядела для своих тридцати, но измученные усталые глаза старят ее. Я вижу перед собой загнанную рабочую лошадь.

Наташа также внимательно рассматривает меня.

Я вхожу в полутемную прихожую с некоторой опаской. Меня уже тяготит присутствие в той квартире больного ребенка. Я ужасаюсь калек и инвалидов, чужих болезней, крови и ран. Они – укор моему благополучию. Я благодарю Бога, что он не создал меня по их образу и подобию.

Я незаметно принюхиваюсь, пытаясь уловить в воздухе запах лекарств или болезни. Нет, пахнет домашним супом. Вполне уютно.

– Ты – Света? – наконец полувопросительно произносит Наташа.

– Да.

– Чему обязана?

– Я привезла деньги.

– Почему не Стас?

– Болеет.

– Что-то серьезное?

– Нет, ничего особенного.

Наташа берет конверт, не заглядывая внутрь.

– Пока деньги буду привозить я, – говорю я, выпуская конверт из рук.

Ее брови складываются домиком. Подумав, Наташа неожиданно делает шаг назад:

– Проходи, попьем чаю. Или кофе?

– Меня ждут, – неуверенно говорю я. Не знаю, хочу ли я остаться на кофе. С одной стороны, это шанс узнать прежнюю жену Стаса. С другой – невыносимая тяжесть на плечах, словно я виновата в том, что здесь живет ребенок-инвалид. – Там Дежуля…

Наташа снова хмурится:

– Ее я не приглашаю.

Объяснений мне не требуется.

– Хорошо, – решаюсь я. – Если можно, кофе.

Прохожу на светлую, чисто прибранную кухню, с вышитыми прихватками на стене и кружевными салфеточками под каждой мелочью на кухонном гарнитуре. Наташа достает из шкафчика турку и пакет мелко смолотого кафе, этот сорт особенно любим Стасом. Такая мелочь как турка и молотый кофе вдруг ранит меня: у этой женщины и моего мужа есть, оказывается, общие вкусы и привычки. Они чему-то научились друг от друга, их что-то связывало. А я как страус прятала голову в песок, не желая признаваться себе, что у Стаса была до меня другая жизнь. Глупо.

Мы продолжаем исподволь разглядывать друг друга. Надо о чем-то говорить, но ни я, ни Наташа не можем с ходу подобрать общей темы. Наконец осеняет Наташу:

– Значит, Стас болеет…

– Идет на поправку, – уточняю я.

– А ты теперь вместо него…

– Вместо.

– И как долго?

– До полного его выздоровления.

– Зачем же утруждаться? Я могу приходить к нему за деньгами, – предлагает Наташа.

Ну, мне не в тягость, – вежливо отказываю я.

– У Леночки скоро день рождения, мы бы хотели, чтобы папа пришел к нам. Как обычно, – Наташа подчеркивает последние слова. Намек очевиден.

– Я передам, – сдержанно отвечаю я.

– А как твоя дочь?

– Спасибо в порядке.

Обмен любезностями окончен.

– Что же, часто к вам заходит мой муж? – и тоже делаю акцент на последних словах.

– Да, Стас здесь раньше бывал часто, – темнеет лицом Наташа. – Не только деньги привозил, но и так приходил.

У меня вырывается глупый вопрос:

– Зачем?

– Поговорить.

– Не понимаю.

Наташа улыбается как человек, который знает больше тебя и имеет определенно преимущество. Улыбкой превосходства. Боже мой, она ведь рассматривает меня как конкурентку! Я-то ее в расчет не брала. Не думала о ней. Не спрашивала. Ее не существовало в природе. Триста долларов в месяц выкидывались в никуда, на блажь. А она, эта блажь, оказывается, имеет плоть, кровь, мысли обо мне и даже собственное мнение. И мой муж ходил сюда пить кофе, когда я уезжала к матери. Все это очень неприятно. И опасно •

– В этом-то все и дело, – кивает головой Наташа. – Ты никогда его не понимала. Я удивляюсь тебе: ну, что еще, что тебе надо? Дочка – здоровая, муж – обеспеченный, сама – девка видная. Каждое утро надо Богу спасибо говорить. И радоваться каждому дню, и быть счастливой. Я бы на твоем месте… А ты…, – Наташа махнула рукой. – Ты – баба каменная. Ни тепла от тебя, ни любви, одна корысть… Стас с тобой несчастен. Любит и мучается. Да полно, любит ли? В голову просто себе вбил, что ты – женщина его мечты. Просто так ему хотелось быть счастливым, назло всем, и людям и судьбе, что влюбился, как говорится, по собственному желанию…

– Да что ты знаешь о нашей жизни! Со стороны легко судить… Только у тебя вот такие проблемы, а у меня другие. Ты-то со Стасом так ли уж счастлива была? Понимала ли сама его? Грела ли? Были бы ваши отношения такими, какие ты требуешь от меня, разве он ушел бы от тебя? Никто не понимает друг друга с полуслова. Размолвки в любой семье бывают. Это не страшно… Но тебе, конечно, удобнее думать, что он только от дочки сбежал. А на саулом-то деле – и от тебя тоже, – и осекаюсь. Я не хотела такого тона. И такого разговора – тоже.

Наташа сосредоточенно размешивает в чашке остывший кофе. Обдумывает мои слова. Потом говорит, запрокидывая голову, чтобы загнать назад горькие и ненужные слезы:

– Да, ты права, он не только от дочки ушел. Он и от меня ушел. Но это по молодости, по глупости, по слабости… Думал, можно стать счастливым, если к прошлому спиной повернуться. Мол, все с чистого листа… А счастья нет до сих пор. Из огня да в полымя, и не знаешь что хуже: жить с женщиной, которая тебя не любит, только деньги тянет, или с больной дочкой.

– А ты меня деньгами не попрекай, – жестко отвечаю я. – Это он сейчас зарабатывает не только на хлеб, но и на масло. А когда он с Глебаней этот бизнес затевал, мы на голодном пайке сидели. Потому что деньги нужны были до зарезу. И всю прибыль они в оборот пускали. А мы лапу сосали. И жить по-человечески начали только после рождения Катюшки. Заметь: пальтишко-то на мне простенькое, ботинки тоже не из бутика. И каждый месяц – триста долларов вам, сто – матери, да еще на квартиру надо отложить, и жить на что-то, а Москва – это тебе не наш Мухосранск, за все втридорога платишь. Да Бог с этим, я за деньгами не гонюсь. А

то, что мы со Стасом жили не очень хорошо, так теперь общий язык нашли. Притерлись. Так что если ты рассчитываешь его вернуть, напрасно…

Ты не зарекайся. Никто не знает, что с нами будет завтра, спокойно отвечает Наташа. – Для меня он по-прежнему – самый лучший на свете. Хоть и обидел меня, все равно – лучший. У него душа чистая. Только слабый он. До тридцати лет ребенком дожил. Ничего, повзрослеет и вернется. Так что я подожду. Я – терпеливая.

Посиделки в клубе вышли почти такими, как я их себе и представляла: шумно, душно, от мелькания цветомузыки болят глаза.