Людмила Бояджиева - Уроки любви Страница 16

— От господина Василия Барковского. Привет передают. — Нахмурив брови, исподлобья посмотрела на несолидного компаньона Настя. Тот сразу же переменился в лице, преобретя сходство с печальной старой обезьяной.

— Слыхивал-с, слыхивал-с. Не скажу, что знаком был с покойным, а представление хорошее имею… Ведь Карл Генрихович тогда в его шумном деле со стороны защиты выступал. Это уж он после Тулы сюда, к солнышку и морю перебрался. Так-с… Вам, собственно, барышня, что угодно-с? Готов служить верой и правдой.

Настя сняла с головы шерстяной платок, покрытый каплями растаявшего снега и покосилась на лужицу, блестевшую под ее валенками. День выдался темный, слякотный, с мокрой метелью и резким ветром. Возможно, та, что лежала в инфекционном изоляторе, уже без сознания или вовсе померла. Чем навредишь ей теперь?

— Я санитаркой в городской больнице служу. Вчера нам с греческого парохода женщину доставили в бреду и лихорадке. Так она меня, как о последней воле молила, привезти адвоката вашего, поскольку он ей единственный преданный человек в этом городе.

— Значит, сильно хворают-с? Эх-ма… Инфекция азиатская или греческая… Дай Бог справиться эскулапам нашим, а то ведь глядишь и… — Лев Ефимович потер взмокший лоб, принимая решение.

— Похоже, недолго протянет. Мне уж на что зараза не страшна, и то на нее глядеть боязно.

— Ладно, ладно, милая моя воительница с инфекциями, — толстяк отпер сейф и достал оттуда перевязанный бечевкой небольшой клетчатый пакет. — Берите это и несите страдалице. Бог знает, что там у нее — может, амулеты заговоренные, либо образки — помочь могут. Сюда, в контору, этот сверток вчера утром матросик доставил и даже полтинника не взял. Сказал, господину Барковскому, либо его сподвижникам передать… Стало быть, вы сподвижницей и являетесь.

Настя нерешительно взяла пакет и опасливо спрятала его на груди.

— А больше ничего передать не надо? Ну, что ж, спасибо. Доставлю, как велено.

— Только ты вот что, голубушка… — Лев Ефимович жалобно посмотрел на девушку. — Секретность-то в любом случае соблюди. А ежели просительница наша кончилась, Царство ей небесное, обратно ко мне пакетик верни. Прибудет Карцумович, пусть сам и разбирается. Не резон нам в чужие дела без всякой надобности соваться.

Когда Настя вернулась в больницу, было уже за полночь. Быстро переодевшись в своей каморке, она кинулась в изолятор, не надеясь застать Татьяну Васильевну живой.

— Где бегаешь, Настасья? — Вырос в полутемном коридоре доктор Сушкевич. — Пациентка твоя капризы капризничает. Лечение отвергает — только знай — хинин глотает. И тебя зовет.

— Бредит, что ли?

— В сознании… Да только по всем признакам. не надолго. Для нее теперь время как в песочных часах бежит. Батюшка причащать и исповедовать приходил.

Действительно, Татьяна Васильевна не спала. Ее глаза с мучительным ожиданием смотрели на стеклянную, затянутую марлей дверь.

— Наконец-то! Придет? — Выдохнула она свистящим шепотом, увидев Настю.

— Нет его, на водах лечится. А вот это его компаньон просил передать. — Настя достала из-под фартука спрятанный пакет. — Посмотрите, это самое?

— Вроде то. — Больная показала глазами на лежащие поверх одеяла руки. Кожа на них, как и на лице, покрылась сплошными, сочащимися сукровицей водянками. — Разверни сама и дай мне посмотреть.

В пакете Настя обнаружила паспорт французской республики на имя Анастасии Васильевны Барковской, двадцати пяти лет, проживающей собственном доме в Париже. На страничках документа стояло множество печатей с непонятными, арабским и каким-то иным шрифтом.

— Все правильно. Так нет его в городе… Жаль… Тогда так решим. Сядь рядом и слушай. Ежели сознание у меня помутится, нашатырю дай, угол сделай, но не позволь мне умереть, пока я сама с жизнью не попрощаюсь… Выбирать мне теперь не дано — судьба послала тебя… Не думаю, чтобы в такую минуту она обманула меня. И так уж…

— Так значит мы тезки? Анастасия Васильевна — это вы?

— Тезки. Это знак свыше, убеждающий, что я могу довериться тебе… Я сразу поняла, ты не простолюдинка и не замужем. Дело не в знании французского и вдовьем кольце… У тебя порода особая. Ответь мне сейчас, как на духу, на вопросы… Только не пытайся лгать, нельзя сейчас… — Голос больной поблек, голова скатилась набок и Настя, смочив нашатырем вату, дала ей вдохнуть. Через пару минут женщина снова смогла говорить.

— Зачем ты здесь за вонючими больными ходишь? Из жалости или обет дала? Может, жизнь свою молодую ни в грош не ставишь?

— Уж не знаю, как объяснить. Рассказывать все долго, не до того теперь. Так уж жизнь сложилась — невезучая я, да и никчемная. Мать захворала. за ней ходила, да так и осталась. — Взяв поильник больной, Настя сделала несколько глотков.

— Безумная… — простонала больная. — Господи, почему ты послал мне как последнее утешение человека. лишенного разума?..

— Да нет же, нет! Со мной ничего не сделается. Я уже так поступала и с тифозными, и с малярийными, и с дифтеритными. — Успокоила ее Настя. Но женщина лишь поморщилась.

— Ступай. Если утром сюда явишься, тогда и договорим наш разговор… Бумаги пока у себя спрячь… И, скажи, старуха здешняя, Карповна, надежна ли?

— Клавдия Карповна человек правильный. На нее, что на святой крест, положиться можно. Это я так думаю.

— Ну, тогда не подходит. Оставь меня и постарайся не заболеть. Если появится жар, резкие боли в животе и сыпь во рту — пропала ты, «заговоренная»… — Голова женщины упала, в тяжелое забытье погрузился ее угасающий разум.

Глава 10

Настя не ушла.

Целые сутки дежурила она у постели, забыв о страхах. Женщина, назвавшая себя мещанкой Осечкиной, спала, либо тихо бредила на непонятном языке. Настя пыталась вздремнуть хоть на полчасика, но сон не шел — в голове было ясно и празднично, будто стояла она на пороге новой, неведомой, настоящей жизни. «Вот дух-то занимает, словно из темного чрева на свет Божий народиться должна», — удивлялась она неизвестным, волнующим ощущениям.

— Никак, матушка, эфиру надышалась! Щеки розанами и глаза алмазами. — С сомнением посмотрела на девушку Клавдия Карповна. — Да и то правда, — вторые сутки без сна. Уж не подцепила ли чего у этой бедняги?

— Не тревожьтесь, Карповна. Не больна и не пьяна, а радуюсь, будто жить начинаю. За все, как были добры со мной, нижайший поклон. — Настя вдруг улыбнулась. Схватив шершавую ладонь старухи, щупающую ее лоб, поцеловала.

— Да Бог с тобой, милая… — Поспешно убрала руку Карповна. — Жара-то нет, да вот улыбка твоя впервые видится… Ох, чую, Настька, чтой-то не так, но что?