Догоняя правду - Алинда Ивлева Страница 17

канделябрах. Горничная ловко отодвинула невидимый тканевый полог и взгляду открылась небольшая комната, при беглом взгляде напоминающая пещеру Алладина. Стены облицованы ониксом. Прожилки, бежевые, медные, терракотовые и бурые камня, сплетались в мистические восточные узоры, манили и приковывали взгляд. Над столиком мраморным у камина, с потрескивающими поленьями, висел персидский ковёр, Егору почудились очертания красавицы Шахерезады, возлегающей на подушках с кисточками на тахте, сошедшей с древнего паласа из сказки. Властный мужской голос выдернул гостей из гипнотического состояния.

— Проходите, Милочка, голубушка, право, нечего стесняться, продолжайте! — Милки первый заметил свою мать в кресле за столом. С гитарой. На светлом мраморе трепыхались красные свечи в антикварной меноре. Людмила не казалась испуганной или затравленной. Она поставила музыкальный инструмент к столику и протянула руку к бокалу с вином.

⠀ Егор выпучил глаза, не узнав сестру без монашеского образа. Волосы её оказались волнистыми, бархатными, благородно — русыми и густыми. Из полумрака комнаты вынырнула фигура, чей голос их только что приветствовал. Заслонив собой огонь камина, человек в строгом светлом костюме, поправил шейный шёлковый платок, и протянул руку для приветствия. Лица его не было видно. Егор инстинктивно ответил на рукопожатие, ощутил тепло худой ухоженной ладони и цепкую силу худых пальцев.

— Как я рад тебе, Егорушка! Не чаял уж и увидеться! Рад, очень рад! Я твой голос ни с чьим не перепутаю! Ещё с лестницы узнал.

— А понял, у кого гостят мои родственницы ещё раньше! — Егор схватил в охапку мужчину и по — медвежьи обнял. — И я рад, не думал, что доживу!

— Присаживайтесь, придвиньте кресла к столику. Выпьем, поговорим о жизни, Зинаида, вина гостям! Белое, красное?

— Я не пью, — поспешил вставить Милки.

— Чаю тогда юноше, Зинаида, организуйте, и к чаю десертик. А, забывчивый стал, коньяку дорогому гостю, лучшего моего. Хеннеси Эллипс, 180 лет, между прочим, выдержки.

— ООО, Николай Фёдорович, уважил, — Егор придвинул кресло и плюхнулся на дорогую обивку, продолжая с удивлением поглядывать на сестру.

— Попрошу соблюдать пиетет, и величать меня как положено. Карл Францевич. Минули времена Николашки, сына Федькиного. Да и корни мои с возрастом все глубже к Родине предков прорастают.

Да, впрочем, хватит обо мне. Какими судьбами? Барышни вот погостить изволилили. Мужчина с зализанными назад седыми волосами до плеч, аккуратно выстриженными густыми усами как у канцлера Бисмарка кивнул в сторону Людмилы. — Милая, согласитесь, до чего ж страстная у нас беседа была. А какие песни, восторг. Споете, вот ту, про Самодержца. Очень уж хороша. Не слыхал ранее.

⠀ Мила взяла гитару, приложила к груди, Милки молчал и боялся смотреть на мать. Ему казалось, что он попал в театр за кулисы. Тренькнули струны. Хозяин дома сел, открыл продолговатый темного цвета хьюмидор, и прикурил сигару.

— Дым то, все комары сразу подохнут в лесу, не пробовал Николай Францевич, тьфу ты, простите, Карл, — Егор усмехнулся.

— Табачок тут редкий, гималайский, смею заметить. Милочка, любезная, слушаем же, — компания людей утонула в глубоком дыму.

⠀ Людмила тихо затянула:

— В веке семнадцатом, богу в угоду, русский народ как едины уста, клялся на верность Романову роду, вплоть до второго прихода Христа….Не растопив архиерейского сердца, и не услышав, увы, мне плачет икона Царя Старотерпца….

— Ээ, че это тут за собрание монархистов. Ты куда это вербуешь нас Милка? Ты это брось! — Егор пальцем стукнул по столу и тут же отдернул, будто ужаленный пчелой. Он забыл вовсе, что стол не деревянный.

⠀ Усы Карла зашевелились в улыбке.

— Продолжайте, голубушка. Очень беседа была интересная. Об отце Сергии, где проживала одно время Милочка. И много интересного мне поведала. О Царебожии. Слышать не слыхивал. А песню эту Жанны то Бичевской они под свои песнопения определили. Религия любая зиждется на безграмотности людей. Не переменю своего мнения. Посмотри, Егор, как народу по мозгам проехался отец Сергий. А я ведь знавал его, в острогах вместе время коротали. И святой отец нынче, а тогда Серёга Романов был, за жестокое убийство сидел. Не то, что я скромная 175 — я. С человека деньги с дружками вымогал и живьём закопал. А потом, понимаешь ли, в Монахи подался. У меня и икона есть, подарок его, он уже там, в тюрьме, увлёкся новой идеей. Что паспорта и все документы — это печать антихриста. Мечтал с властью воевать. Икону ту я храню. А что, неужели и правда, ваши сподвижники ей молились, Милочка? Я человек неверующий, и то мурашки по телу неприятные. Поведали вы мне очень занятные вещи. Ты знал Егор, что сестра твоя иконе Сталина поклонялась? Николая Второго, невинно убиенного? Иконе "Русь Воскресающая"? Вот она как раз есть у меня. Занятная вещица, мастер — иконописец и отличный реставратор писал, старой школы.

— Пап, это, конечно. все очень познавательно, в другой раз я бы и послушал, а Дора где?

— А, рыжая фурия ваша? Отдыхать изволили, пришлось утихомирить, — Карл Францевич потеребил платок на шее холеными длинными пальцами и кинул взгляд на дверь. Хмыкнул и попытался привстать с кресла. Но Егор неуважительно толкнул антиквара в грудь, отчего пуговичка с бежевого вельветового пиджачка оторвалась и упала на мрамор.

Милки испуганно посмотрел на дядю.

Людмила тут же поставила гитару рядом с диванчиком и встала рядом с папой Карло.

— Что творишь, Антихрист? — дрожащий голос ее завибрировал, сорвался на зловещий шелест.

Женщина резко накинула платок на голову, повернулась к иконе, что стояла над камином и начала громко читать молитву. Голос становился тверже, звучнее, каждое слово божье припечатывало, будто станком ложился тут же оттиск его на бумагу:

— Избави меня, господи, от обольщения богомерзкого и злохитрого антихриста, близгрядущего, и укрой меня от сетей его в сокровенной пустыне Твоего Спасения. Дай мне, Господи, крепость и мужество твердого исповедания имени твоего святого….

— Святая простота, ты это комедию тут не ломай, и поведай заодно Господу своему как ты перед Серегой своим ноги раздвигала, богобоязненно или в очереди из наложниц не до этого было? Прости, Миха! Не удержался. Да, черт в рясе твой отец. Но мы же не в ответе за своих родителей. Знай это! — Егор глянул через плечо на растерянного парня с вжавшейся шеей по самый подбородок в воротник куртки. Мила застыла восковой свечой у иконы, не поворачиваясь. — Где девчонка, тебя спрашиваю? Ты извращуга что-ли? Я не посмотрю на нашу дружбу былую с сыном твоим. Пусть покоится с миром. Он в отличие от тебя мужик с понятиями был.

— Егор, полегче, жива, говорю же, в здравии, почивает. Да, вкололи снотворного.