Светлана Успенская - Посмертная маска любви Страница 18

Следователь сосредоточенно буркнул в трубку свое обычное:

— Костенко слушает.

— Скажите, а в сгоревшей машине были ключи от квартиры Абалкина? — спросил я с места в карьер.

— Ключи? Какие ключи? — расслабленно удивился Костенко и тут же спохватился: — Ах, ключи! Нет, а что… — И тут же он строго добавил: — В интересах следствия я не могу вам ничего сказать.

Я удовлетворенно положил трубку — значит, ключей они не нашли.

Напрягая свои мозги, я пытался выцарапать из них все, что когда-либо читал в детективах по поводу замков и их вскрытия. Мои гениальные до безобразия идеи заключались в следующем. Что значило исчезновение ключей из машины Инги? Это значило вот что: слепок делать нерационально — никогда дубликат не будет вполне соответствовать оригиналу, и, значит, на замке останутся царапины. Царапины — это наводка. А зачем давать сыщикам наводку? В конце концов, они могут откопать слесаря, который делал дубликат, а слесарь укажет на заказчика. Не проще ли добыть третий комплект ключей и таким образом увести следствие в сторону бывшей жены?

Но бывшая жена почти месяц как сгорела… О чем это говорит? Не о том ли, что поджог дома и смерть Абалкина — дело одних и тех же рук? Тот, кто убил Ингу, умело свалил подозрения на ее бывшего мужа. Милиция так и не смогла с достоверностью установить, виновен ли он в поджоге, — по многим внешним признакам выходило, что виновен… Итак, думал преступник, Абалкина обвиняют в смерти жены. А смерть самого Абалкина помешает следствию установить поджигателя, тем более что и гибель Сашки была замаскирована под несчастный случай…

Наверное, если бы Абалкин не добрался до должности управляющего банка, никто бы и не стал копаться, почему супердорогая, супернадежная джакузи вдруг стала драться током. Именно в этом просчет убийцы… Если бы Сашка был обыкновенным рабочим, например, завода «Серп и молот», дело бы закрыли еще в тот же день, когда нашли тело, плавающее в ванне. Но он не был обыкновенным рабочим. К тому же обыкновенные рабочие не имеют дурной привычки нежиться в джакузи. И возможно, именно поэтому они живы и здоровы, а Сашки нет на этом свете…

Но зачем неизвестному поджигателю, который укокошил Абалкина, убивать ни в чем не повинную Ингу? Я даже остановился, пораженный этой мыслью. Сашке-то убрать жену была прямая выгода — деньги и все такое прочее. Но безобидную, запутавшуюся в жизни Ингу — кому и зачем понадобилось убивать?! Да еще и меня вместе с ней?

Гадал и мучился я недолго. Ответ напрашивался сам собой — чтобы завладеть ключами от квартиры и убрать банкира. Инга и я — мы были только досадным препятствием на дороге преступника (или преступников). Он (или они) замахивался на Сашку и по пути убрал(ли) нас…

Мучительные рассуждения опять завели меня в очередной тупик. Хорошо, преступник убил Ингу из-за ключей, но зачем надо было поджигать дом? Ведь никем не охраняемая машина стояла на улице, и в замке зажигания совершенно свободно болтались вожделенные ключи? Пришлось придумать ответ и на этот вопрос: чтобы никто не хватился ключей. Инга могла сообщить Сашке о пропаже, возможно, потребовала бы от него другой комплект, Сашка насторожился бы и, вероятно, захотел бы сменить замки, что совсем было не на руку преступнику… А так все тип-топ: Инга молчит, Сашка молчит тоже, один я по странному стечению обстоятельств разгуливаю на свободе и задаю дурацкие вопросы. Впрочем, на свободе разгуливает еще и преступник. Но кто он? Я долго и бесплодно мучился этим вопросом, пока не задремал.

Когда я уже засыпал, то услышал, как под дверью тихо поскуливает Норд, — наверное, тоскует по своей прошлой жизни… Бедняга… Ничего, привыкнет…

И я провалился в черную бездну.

Глава 5

Юрка Палей не обманывал — они действительно устроили все по высшему разряду. Похороны были организованы раздражающе дорого, с купеческим размахом, помпезно, с претенциозной роскошью. Даже кто-то с телевидения крутился на кладбище, и посверкивали вспышки фоторепортеров… В таких похоронах не хватало только одного — искренности.

Впрочем, от кого ее требовать, — не от тех ли, кто приложил руку к гибели Абалкина? Я подумал, может быть, среди этих черных фигур, темной шевелящейся массой столпившихся вокруг рыжей ямы, стоит тот, кто совершил убийство… И возможно, не одно. Вот он смотрит на дело рук своих — какие мысли посещают его в этот миг? Думает ли он о той выгоде, которую принесла ему смерть Сашки? Терзается ли запоздалыми муками совести? Или он спокоен, не думая совершенно ни о чем, ничего не ощущая, кроме редкого майского дождя, сеющегося сквозь дымку низких облаков?

Удовлетворив свою меланхолию такими риторическими вопросами, я отошел в сторону от того места, где уже минут сорок гремели гневно-скорбные речи ангажированных плакальщиков.

Я сел под березку, привалившись спиной к ее шершавому, с черными рубцами стволу, и уставился невидящим взглядом в дымчатую даль. Нет, никогда мне не узнать правды об этих двух смертях, что прошли мимо, задев меня своим черным крылом. Никогда… Да и надо ли в этом копаться?

Мой беспорядочно блуждающий взор привлекла молодая женщина с черным платочком на шее, которая, печально опустив голову, стояла немного в стороне от основной массы народа. Она была примерно такого же возраста, как я, точнее, как все мы, бывшие члены Шестой бригады, хрупкая и почему-то очень отчужденная. Это меня сразу же как-то расположило к ней. Я чувствовал себя таким же одиноким, как она, несмотря на одиннадцать самых лучших в мире друзей. «Уже десять, — с горечью подумал я. — Сашки-то нет…»

А девушка все стояла, не шелохнувшись, ее плащ то и дело вздымали порывы северного ветра. Из-под черной вуали, спускавшейся со шляпки до густых бровей вразлет, пытливые глаза исподтишка рассматривали людей, толпящихся у гроба, из которого, как и обещал Юрик, лилась печальная, вытягивающая жилы музыка.

Наверное, любовница Абалкина, решил я и автоматически отметил: ничего себе, хорошенькая…

Она действительно была красива. Черные волосы цвета воронова крыла лежали вдоль щек с налетом нежного румянца, а глаза были такие синие, что я различал их цвет даже издалека. В ней было что-то восточное, японское, что ли, но без той характерной желтизны, свойственной монголоидной расе, — мелово-бледное лицо с кожей, свойственной больше блондинкам. Яркие глаза и жгуче-черные волосы составляли привлекающий внимание контраст.

Когда началось прощание с Абалкиным, важно возлежащим в своем английском гробу за семь тысяч долларов, она подошла последней, наклонилась, едва коснулась лба покойника, легко сжала его восковую руку — и какая-то мимолетная тень легла на ее лицо. И я мог бы поклясться, что она улыбается, если бы через секунду девушка не достала из сумочки платок и не приложила его к глазам, отходя в сторону. Ее плечи чуть заметно вздрагивали.