Похорони меня ложью - С. М. Сото Страница 19

— Пожалуй, назовем это интуицией. — я пожимаю плечами. — Что бы это ни было, Мэдисон, ты неплохой человек. Ты просто заблудилась. Я думаю, мы все заблудились. Alma perdida[1].

— Что это значит? — спрашивает она, шмыгая носом.

Я встаю, собираясь уходить. Меньше всего мне хотелось бы заставлять Бенедикта Пирса ждать.

— Это значит «потерянные души». И я думаю, что в каждом из нас есть потерянная душа.

С этими словами я поворачиваюсь, пробираясь сквозь ветви и проталкиваясь через деревья. Мои ноги резко останавливаются при звуке ее голоса.

— Ты хороший парень, Себастьян. Иногда мне кажется, что ты единственный порядочный человек, оставшийся здесь, в этом гребаном городке.

Моя челюсть сжимается.

— Я не очень хороший человек. И, вероятно, никогда им не стану.

Я приподнимаю бровь, ожидая продолжения.

— Если случится что-то плохое, ты сможешь ее защитить?

Поколебавшись, я почесываю затылок, внезапно смутившись. О чем, черт возьми, она говорит и насколько я пьян?

— Защитить кого?

— Мою сестру.

Я хмурюсь еще сильнее.

— Почему ты спрашиваешь меня об этом? Она в опасности?

Мэдисон пожимает плечами.

— Нет. Я просто… Я не знаю. — она качает головой, глядя себе под ноги.

Дрожь сотрясает ее плечи, и она обхватывает себя руками, защищаясь. Я оглядываюсь вокруг, пытаясь увидеть, покачиваются ли деревья, но ветра нет. Сейчас лето. Она никак не может замерзнуть.

— У тебя никогда не возникало предчувствия, что случится что-то плохое? — я качаю головой, все еще не понимая. — У меня такое чувство, и я не могу от него избавиться. Наверное, мне следует бросить пить. Алкоголь делает меня параноиком. Но мне кажется, что… все плохое, что я сделала в своей жизни, наконец-то возвращается ко мне, и я не знаю, как это остановить.

Мой телефон непрерывно вибрирует в кармане, и я знаю, что это мой отец. Я вздыхаю и пытаюсь успокоить ее.

— Мне пора, но ты должна перестать пить. Возьми воды и езжай домой, Мэдисон.

Я поворачиваюсь, чтобы уйти, но слышу, как она бормочет что-то скорее себе, чем мне.

— Я не могу. Есть еще кое-что, что я должна сделать.

Настоящее

Я резко просыпаюсь, пот липнет ко лбу после этого сна. Чувство вины врезается мне в грудь, как всегда, когда мне снится этот сон. Потому что в ту ночь было так много «что, если». Что, если я остался бы и помог ей, пока она грустила? Что, если я заставил бы Саймона отвезти меня и Мэдисон домой той ночью? Она бы оказалась далеко от леса. Подальше от скалы Поцелуев. Подальше от смерти.

После того, как Саймон подвез меня, я встретился с Трентом и Маркусом в доме, раздавая бутылки алкоголя до конца той ночи. Я думал об этом моменте бесчисленное количество раз в своей жизни. Что, если Саймон отвез бы меня прямо к родителям? Что, если я никогда не давал бы им алкоголь в ту ночь? Возможно, тогда у них у всех была бы ясная голова.

Я не хороший человек. Я совершал вещи, скрывал то, чего не хотел бы скрывать. Все, что было сделано за эти годы, это съедение моей души. Принуждение отодвинуть эмоции в сторону и взять себя в руки. Подпирание фасада, что мне все равно — что я ничего не чувствую.

Прижимая ладони к глазам, я пытаюсь стереть усталость. Последние несколько дней я отсиживался в своем кабинете, пытаясь разобраться с этой суматохой событий. Пытался понять, что происходит.

У меня до сих пор нет ответов, в которых я нуждаюсь. Отсутствует слишком много деталей, слишком много неизвестных факторов. Не знаю, кто копается в этом деле и почему, и не знаю, что делать с Маккензи или с играми, в которые она играет. Что-то дергается в глубине моего сознания, требуя, чтобы его услышали.

Мне пришлось сделать заявление в начале этой недели от имени Винсента и остальных парней, прежде чем Page Six, The Inquirer или какие-либо другие газеты исказили ситуацию. Я скрыл имя и личность Маккензи от прессы. Не то чтобы она заслуживала моей защиты в данный момент, но я не могу найти в себе силы бросить ее на растерзание волкам.

На собственном горьком опыте я убедился, что она действительно жива. Новость обрушилась, как удар в грудь. Я хотел своими собственными глазами увидеть, что она жива и здорова, несмотря на беспорядок, произошедший, между нами. Проблема состояла в том, что ее отвезли в Мемориальную больницу Редвуда, но из-за того, что ее травмы были настолько обширными, ее пришлось перевести в больницу Святого Иосифа в Эврике. От моего внимания не ускользнуло, что, если бы Винсента не доставили самолетом обратно в Лос-Анджелес, они бы лежали в одной больнице.

Персонал не давал нам с Дэном никакой информации, кроме новостей о том, что она стабильна. Ее родители не позволяли никому видеться с ней, так что я должен был звонить каждый день, убеждаясь, что она поправляется. В последний раз, когда я разговаривал со старшей медсестрой, она колебалась, говоря мне, что Маккензи перевели в другое учреждение, и это единственное, что она могла мне сказать. С тех пор я не могу ее найти. Вот что пугает меня больше всего, это моя потребность все время знать, где она.

Бросив взгляд на яркий экран, я перемещаю фокус, перечитывая отчеты еще раз. В дом Зака вломились, когда мы находились в Вегасе. Ничего не было украдено, как это было бы при обычном ограблении. Вместо этого его кабинет разгромили, а сейф оставили открытым, но ничего важного не забрали. Не было ни отпечатков пальцев, ни видеозаписи, и никто из соседей не видел ничего подозрительного в ту ночь.

В глубине души я знаю, что это была она. Не знаю, как ей удалось войти и выйти, не оставив ни одного отпечатка. Не знаю, какого черта ей понадобился Зак или что-то в его сейфе. Я вспоминаю ночь покера, когда ее не было некоторое время.

Она обыскивала дом? Было бы разумно, если бы она взяла его деньги или какие-нибудь ценные вещи, но в том-то и дело, что она ничего не взяла.

Из того, что мы можем сказать, она вообще не взяла ничего ценного.

Так что она взяла?

Какова ее цель?

Парням так хочется верить, что она золотоискательница, но если бы это было так, разве она не взяла бы хорошее дерьмо и не убежала? Зачем громить его кабинет и оставлять все ценное? В этом нет