Татьяна Стекольникова - Перезагрузка Страница 2

2. Еще кое-что обо мне. И о том, зачем женщинам подруги

Вздохнув, я перевожу взгляд с пейзажа, открывающегося из мансардного окна, на чистый холст на мольберте. Не ложится пейзаж на холст – хоть тресни. Со вчерашнего дня мучаюсь. А завтра Ольга придет – и что я ей покажу? Ольга – это мой учитель рисования, как говорит Гр-р. На самом деле, Оля – художник. Мысль учиться живописи у меня появлялась давно, но все как-то не получалось: литературное редактирование, коим я долгие годы зарабатывала на кусок хлеба, не оставляло времени на хобби. Иногда я брала в руки кисти, но каждый раз понимала, что мне не хватает профессиональных знаний. И только поселившись в Энске в квартире Луизы и получив в наследство приличное состояние, я смогла оставить работу и приступить к осуществлению давно вынашиваемой мечты стать живописцем. Громов таким моим планам был рад – подозреваю, что в глубине души он боялся, что я, не имея других занятий, кроме домашних забот и шопинга, начну скучать и лезть в его дела. Конечно, я не перестала быть его консультантом-экстрасенсом, но вот уже два месяца никаких событий, где я могла бы проявить свои паранормальные способности, не случалось. Домашние дела не отнимали много времени – благодаря Вере Захаровне Ручкиной, энергичной тетке, которую привел Гр-р, знакомый с ней много лет. Одно из слабых мест Захаровны – любовь к нравоучениям. Но тут меня спасают девчонки – Тюня с Морковкой, которые к домоправительнице сразу прониклись уважением, тем не менее, признавая мою ступеньку в иерархии существ, обитающих в доме, значительно выше ступеньки Захаровны, не дают ей разгуляться. Стоит Вере завестись на тему «Надо экономить» или «Зачем иметь столько книг – с ума сойдешь, пока все прочитаешь», как на кухне сами собой начинают падать крышки от кастрюль, и наша домоправительница устремляется выяснять причину грохота, забывая, о чем у нас с ней был разговор.

Через три дня после злополучного выстрела из беретты, Громов решил, что я вполне в силах передвигаться самостоятельно, и я отправилась в картинную галерею Энска на поиски потенциального учителя. Я так долго рассматривала образцы современной живописи, что вызвала подозрение у дам-смотрительниц, которые видели подобное внимание к экспонатам этого зала, наверное, впервые. Одна из них даже пристроилась ко мне в кильватер и не спускала с меня глаз. И что противоправного, по их мнению, я могла совершить? Я мысленно нажала на свою синюю кнопку и посмотрела, что крутится в голове дамы. Как оказалось, картинка: маньячного вида мужик, с ножом в одной руке и банкой кислоты в другой, возле «Данаи» Рембрандта. Я повернулась к преследующей меня даме:

– Послушайте, у меня ни ножа, ни кислоты нет. Даже пилка для ногтей дома осталась. А если бы и была – разве то, что вы стережете, равноценно Рембрандту, чтобы я захотела покуситься?… Скажите лучше, как мне найти О. Лукошко?

«О. Лукошко» – так подписаны две картины, которые произвели на меня впечатление. Эти работы отличались от остальных в зале: уверенные мазки, сочный, но не кричащий колорит, живопись в стиле alla prima – без предварительных прописок и подмалевка, то, что надо.

Я дождалась, пока смотрительница перестанет удивляться: несколько раз она открывала и закрывала рот и без конца протирала платочком стекла в запотевших очках.

– Идите в дирекцию, – наконец сказала дама. – Там дадут адрес… А вам зачем? – не удержалась она от вопроса.

– Есть дело, – ответила я и зашагала в указанном направлении, оставив теток умирать от любопытства.

Дирекция – кабинет рядом с вешалкой и дремлющей под сенью черных и синих халатов старушкой. Судя по реакции смотрительниц, адрес О. Лукошко мне могли в дирекции и не дать. На этот счет я не беспокоилась – могу узнать у Гр-р, имеющего доступ к ментовским базам данных. Но было интересно, почему это координаты художника – такой уж секрет. Вежливо постучав, я зашла в кабинет. За письменным столом сидела компания – две бабы и два мужика. Компания, несмотря на разгар рабочего дня, культурно отдыхала – батарея бутылок, колбаска, бананы и яблоки. Я спросила, кто может дать мне адрес О. Лукошко. Из-за стола вылезла встрепанная и не очень трезвая тетка. Пересчитав задом все стулья в кабинете, она кое-как добралась до сейфа и достала оттуда папку:

– Ищите сами…

Всем в кабинете очень хотелось, чтобы я поскорее удалилась и не мешала приятно проводить время. Вероятно, поэтому у меня не спросили, кто я и зачем мне О. Лукошко. Я открыла папку. Среди грабительских договоров, заключенных галереей с художниками, был и договор с О.С. Лукошко – Ольгой Степановной. Согласно договору, О. Лукошко не имела права продавать свои работы без ведома галереи, директору коей причиталось 50 % выручки художника, найдись на его работы покупатель. Просто рабство какое-то…

Записав номер сотового Ольги и адрес, я попрощалась и направилась к выходу. Мне никто не ответил – один из мужиков демонстрировал свое умение принять стопарь водки без помощи рук, и остальные с интересом ждали, получится или нет. Уже закрыв дверь, я услышала дружное «ура» – трюк удался.

Ольга жила в Заречье, на другом берегу нашей реки, надо было пройти по мосту. Потом я долго петляла по незнакомым переулкам, пока нашла дом № 15 по улице Профсоюзной. Как и многие старые дома в Энске, это был сруб на каменном фундаменте. Деревянные ворота наглухо закрыты, калитки я не обнаружила, и пришлось позвонить Оле, чтобы впустила меня. Через три минуты ворота открылись, и я кое-как протиснулась в щель между створками. Когда-то большой двор был занят кирпичным особняком, и к дому № 15 теперь примыкал только крошечный пятачок, заросший одуванчиками.

– Вот, пришлось продать почти всю свою землю, – в голосе женщины, открывшей мне ворота, слышалось сожаление. – Я Ольга, здравствуйте…

Пока мы поднимались на крыльцо, я рассматривала Олю: кареглазая, коротко стриженая брюнетка. Наверное, ей хорошо за сорок…

Еще одна одинокая дама – в доме нет и следа присутствия мужчины. Все-таки странный этот Энск – мне попадаются одни незамужние, хотя мужики в городе есть – Энский лесоперерабатывающий комплекс с лесопильным заводом и домостроительным комбинатом работает, поэтому не может обойтись без сильных мужских рук.

Я со своим предложением взять меня в ученицы появилась очень вовремя: похоже, что деньги, вырученные от продажи двора, давно подошли к концу, а картины в Энске не покупают – у Ольги ими завешаны все стены и заставлены все коридоры.

– Думаете, я одна такая? – ответила моим мыслям Ольга. – У нас все художники так живут… то есть все, кто остался, многие уехали.

Я купила у нее прекрасный натюрморт с яблоками, – сразу решив, что свое приобретение пока припрячу, вдруг у кого-нибудь случится день рождения… Если, конечно, захочу с этой картиной расстаться…

– Только не вздумайте делиться с галереей… Зачем вы подписывали эти кабальные договора?

– Так других мест, чтобы выставляться, нет…

Ольга пошла меня провожать, показав заодно, как можно зайти к ней в дом с другой улицы, гораздо удобнее. В тот же вечер мы обо всем договорились, и на следующий день Оля пришла в губернаторский дом на первый урок.

Уже через две недели после нашей первой встречи я поняла, что в лице О. Лукошко получила не только учителя и наставника, но и подругу, чего мне так не хватало в Энске. Громов и семейная жизнь – это прекрасно, но есть моменты, обсуждать которые полагается только женщинам, – крем от морщин, например.

3. Я испытываю муки ревности и выхожу на тропу войны

…Нет, это никуда не годится! Я снова убрала с холста карандашные линии и решила найти для пейзажа другой ракурс, переместившись метра на полтора вдоль окна. Теперь я могла видеть угол нашего дома. И девицу внизу. Ну, может, и не совсем девицу, а бабенку эдак лет тридцати пяти… И что она тут делает? Если учесть, что я видела ее и вчера, торчащую на том же самом месте, это наводит на размышления. Зачем молодой женщине прогуливаться у входа в «Гром»? Не под моими же окнами она дежурит? А в конторе вот уже неделю никого кроме Громова и его секретаря Клавы нет – народ в отпуске.

Я почувствовала, как меня захлестывает волна ревности… Ни одного мужика до Гр-р я не ревновала так отчаянно – к каждой юбке. Подозреваю, что женитьба Громова на мне – это не столько следствие его страстной любви (я самонадеянно не сомневаюсь, что он испытывает ко мне именно это чувство), сколько способ избавить меня от ревности. Понимая, каким адом может стать жизнь с ревнивцем, я запихиваю свою ревность как можно глубже, чтобы Гр-р ни о чем не догадывался, но она все равно выползает и жалит меня в самый неподходящий момент. Громов не дает повода – одни мои фантазии. Но на то она и ревность – повод не нужен…

Я с ненавистью уставилась на бабу… Ну, понятно, что имеем, то и показываем: широкая задница и узкая талия подчеркнуты узенькими фисташковыми брючками. При таком заде грудь редко бывает большой – разве что силиконовая. Ну, повернись… Так: бюстгальтер не носим за ненадобностью – держать нечего… Типичная «груша» – покатые узкие плечики и увесистое седалище. Я водила карандашом по холсту, изображая эту прогуливающуюся бабу: круглый оттопыренный зад, толстенькие ляжки, легкую сутулость, надутые губки и рваную белую челку.