Наташа Апрелева - А Роза упала… Дом, в котором живет месть Страница 2

Розалия Антоновна не любит солнце. Если посмотреть на солнце, мир съеживается, чернеет от краев к середине, глазные яблоки засыхают и разламываются от тупой боли, и ты прикрываешь их вялые жопки горячей ладонью, втягивая перегретый воздух потрескавшимися губами. Солнце пахнет сухим жаром, обожженной красной кожей, обугленной черной плотью, раскаленным белым песком, растрескавшейся серой землей, мертвым рыжим деревом, вылинявшим бледным лотосом, когда-то прекрасным. Розалия Антоновна любит дождь. Розалия Антоновна надевает старые туфли, выходит на улицу, идет по лужам, специально идет по лужам, принимает дождь на себя, впитывает воду, вода хлюпает в ее пятках, вода хлюпает в ее сердце, как будто душа. Мокрыми и чистыми становятся мощенные камнем дорожки в Саду, мокрыми и чистыми становятся листья, скамейки, трамвайные остановки и сами трамваи, чугунные диски колодцев, пустые скворечники и полевые мыши, пойманные врасплох. Розалия Антоновна любит дождь. Мокрыми становятся ее волосы, мокрыми становятся ее прошлое, полное тайн, ее скромное настоящее и вероятное будущее.

Оправив темно-золотистую штору, Юля неслышно вышла, притворила тяжелую дверь, наверное, дубовую. Или из иных пород дерева, непременно ценных.

Прошла на просторную веранду с названием Северная, где Розка в ситцевой ночной рубашке и яйцеголовая Лилька в мужских серых кальсонах с рельефно выступающим гульфиком, пытались завтракать.

Вообще картина очень напоминала чаепитие Алисы, сумасшедшего шляпника и мартовского зайца — овальный большой стол, сплошь заставленный посудой, табун стульев и табуреток, общая атмосфера безумия, но милого, такого милого. Юле — вместе со старым Домом и Садом — были симпатичны и его странные обитательницы. Обычно с трудом и небыстро сходившаяся с людьми, она с радостным удивлением нашла в своих работодательницах хороших подруг, близких по духу. Иногда она удивлялась, что их знакомству всего несколько месяцев, но время любит разные шутки и редко течет равномерно.

— Чайку, кофейку, коньячку? — традиционной скороговоркой выпалила Розка, выметываясь из-за стола к ореховому буфету — чертовски антикварному, представляющему собой одни завитки, и только. Ситец веселенькой расцветочки опасно затрещал, Лилька лениво отцепила сестрино одеяние от резной спинки стула.

Розка добавочно споткнулась на каком-то округлом предмете, напоминающем грецкий орех; чччерт, подумала Розка, откуда тут чччертов орех?!

Роза закрывает глаза. Роза не любит орехи, никогда не ест. Розе вообще неприятно думать, что кто-то добровольно помещает в беззащитную атласную пещеру рта эти жесткие шары, неприятно шершавые сферы, напоминающие схематические изображения мозга. Розка помнит: кто-то когда-то грыз орехи, а потом все стало плохо, и лучше не рисковать. Она предпочитает однородную еду, лучше вообще — жидкую, пусть даже от нее — как от горячего шоколада— розовый язык становится коричневым. Овсяная каша, незатейливо сдобренная жирными сливками, прохладный кисловатый кефир, его так приятно слизывать с припухших губ… Роза открывает глаза.

Да бог с ними, с этими орехами.

— Кофе выпью, — с удовольствием согласилась Юля, — спасибо…

— Пирога бери, — распорядилась Розка, — чего-то он прямо удался сегодня, сама удивляюсь…

— Вкусный, ага, — одобрила пирог Лилька, кандидат филологических наук и специалист по русской пословице девятнадцатого века.

Юлю сначала удивляло ее странноватое обыкновение подкреплять почти каждую свою мысль замысловатой русской пословицей. Девятнадцатого века.

А потом ничего, привыкла. Некоторые даже записывала— для воспитания ребенка-Тани, панка и нигилиста. Правда, любимую пословицу Лилии Петровны, доцента кафедры русской филологии, Юля запомнила и так. Пословица была очень проста, безыскусна, выражала вековые настроения соплеменников:

— Хуем по лбу, — отметила опальная Лилька и напряженно поинтересовалась, расставляя чашки и блюдца на столе согласно какой-то одной ей понятной системе: — что там мать?

— Satus idem[3],— ответила доктор Юля, — как обычно… На тебя жаловалась. Из комнаты выходить не хочет. И видеть никого не хочет. Кроме компьютера.

— Мастер чинит, чинит, — заторопилась Розка, — вон, на задней веранде который час уж сидит, у жильцов. Пойти поторопить… Мать нас с дерьмом съест. С дерьмом!

— О-о-о-оссссподи! — простонала Лилька. — Ну что я ей плохого сделала? Вчера судном в меня кинула. Ждала ведь, с горшком в обнимку. И метнула.

Ребро чуть не сломала, даже два ребра чуть не сломала, я уж молчу про купание в экскрементах… Я теперь сама к ней заходить-то побаиваюсь. Битому псу только плеть покажи…

— Купание красного коня, — посочувствовала Юля.

Розка зажужжала кофемолкой, Юля жадно втянула ноздрями вкусный запах. Розка варила совершенно удивительный кофе, в мятой нечищеной медной джезве, ставила его на можжевеловую подставку, подогретые сливки подавала в голубом маленьком молочнике с неброским узором. Это тоже напоминало рай.

— Юль, слушай, а что ты двадцатого делаешь? — осведомилась Розка, подвигая беленькую чашку. — Дежуришь, работаешь?

— Нет, двадцатого точно не дежурю, — вспомнила Юля, — а что?

— У Марго день рождения, — досадливо протянула Лилька, — и одновременно она объявляет о своей помолвке, тоже мне, принцесса Диана… В девках сижено — плакано; замуж хожено — выто! Приехала из Вьетнама, и говорит такая: все, замуж. Помолвка, говорит, у меня.

Юля в некотором удивлении уточнила:

— Замуж за вьетнамца?

— Да нет же, Юль. Вьетнамца еще какого-то удумала… Местный какой-то. Мы не знакомы. Хоть посмотрим на это чудо-мудо. Так я о чем хотела-то? Ага… Не могла бы ты посидеть с мамой? Она может быть очень неадекватная. На Пасху всем рассказывала, что ее морят голодом. Ей потом соседи супчика приносили. Молочка. Кренделька. По доброте душевной. А с колбаской вообще… Помнишь?

Историю с колбаской Юля помнила. Случилось так, что Розка красиво отдыхала то ли в Египте, то ли в Турции, а Лилька выехала в составе этнологической экспедиции в какие-то глухие деревни Сибири, записывать дребезжащее пение старух, пока живых. Розалия Антоновна была вверена заботам Юли, и в первый же вечер добралась до холодильника и съела около килограмма жирной ветчины и мягкого сыра «Эмменталь». Приступ реактивного панкреатита она себе обеспечила бы и ста граммами подобных продуктов. В общем, имела место водная феерия с элементами шоу «танцующие бегемоты» — такую незамысловатую программу предлагал местный цирк, а у сестер все свое было на дому.