Александр Дюма - Полина Страница 2

Опять он и опять она!.. Казалось, не случай, а какая-то разумная высшая сила устраивала наши встречи. Но как изменилась она со времени нашей встречи в Пфеффере, как была бледна, как измождена, — словно это была уже не она, а только ее тень. Однако эти поблекшие черты напомнили мне еще раз тот неясный образ женщины, что хранился в глубине моей памяти, при каждой из встреч возникая из прошлого как туманное видение Оссиана. Я готов был окликнуть Альфреда, но вспомнил, что спутница его не хотела, чтобы ее видели. Несмотря на это, чувство печали и жалости влекло меня к ней; мне хотелось, по крайней мере, дать ей знать, что один человек молится о ее душе, слабой и готовой отлететь, страстно желая, чтобы она не оставляла прелестного тела раньше времени!.. Я вынул из кармана визитную карточку, написал на ее обороте карандашом: «Бог хранит странников, утешает скорбящих и исцеляет страждущих!» Вложив записку в середину букета роз, померанцевых и миртовых цветов, который был у меня в руках, я бросил его в карету. В ту же самую минуту возница тронул лошадей, но я все же успел увидеть, как Альфред высунулся из экипажа и поднес мою карточку к фонарю. Он тут же обернулся, сделал мне рукой знак, и коляска исчезла за поворотом дороги.

Шум экипажа удалялся, но на этот раз его не прерывала песнь соловья. Повернувшись к кустарнику, я пробыл еще час на террасе в напрасном ожидании. Глубокая печаль овладела мной. Я вообразил себе, что эта певшая птичка — душа молодой женщины, которая пропела прощальную песнь земле и, умолкнув, отлетела на небо.

Восхитительное расположение гостиницы, стоявшей у подножия Альп на границе с Италией; тихая, но в то же время оживленная картина Лаго Маджоре с тремя его островами (на одном из них был сад, на другом — деревня, на третьем — дворец); первый зимний снег, покрывший горы; последнее осеннее тепло, пришедшее со стороны Средиземного моря, — все это удержало меня в Бавено на неделю, потом я направился в Арону, а затем в Сесто Календе.

Здесь меня ожидало последнее напоминание о Полине: звезда, движение которой по небу я наблюдал, померкла; ножка, такая легкая на краю бездны, сошла в могилу!.. И исчезнувшая юность, и поблекшая красота, и разбитое сердце — все поглощено камнем, покровом смерти, который так же таинственно скрыл холодное тело, как при жизни вуаль покрывала ее лицо, и не оставил для любопытного света ничего, кроме имени «Полина».

Я отправился взглянуть на эту могилу. В противоположность итальянским гробницам, обычно стоящим в церквах, она возвышалась в прекрасном саду, на обращенном к озеру склоне лесистого холма. Был вечер; каменное надгробие светилось в лунном сиянии. Я сел подле него, пытаясь собрать все впечатления об этой молодой женщине, рассеянные и неясные; но и на этот раз память мне изменила: я мог представить себе только какой-то неопределенный призрак, а не живую женщину; в конце концов я отказался от попыток проникнуть в эту тайну, пока не увижу Альфреда де Нерваля.

Теперь вы поймете, насколько его неожиданное появление в ту самую минуту, когда я менее всего думал о нем, поразило и мой ум, и мое сердце, и мое воображение новыми мыслями и чувствами. В одно мгновение я вспомнил все: и лодку, убежавшую от меня на озере, и подземный мост, подобный преддверию ада, где путешественники казались тенями, и маленькую гостиницу в Бавено, мимо которой проехала печальная карета, и, наконец, этот белеющий камень, на котором в свете луны, падающем сквозь ветви померанцевых деревьев и олеандров, можно прочесть вместо эпитафии имя этой женщины, умершей в расцвете лет и, вероятно, очень несчастной.

Я бросился к Альфреду — так человек, заключенный долгое время в подземелье, устремляется к свету, льющемуся в отворенную ему дверь; он улыбнулся печально и протянул мне руку, как бы говоря, что понимает меня. Тогда мне стало стыдно, что Альфред — меня связывала с ним пятнадцатилетняя дружба — мог принять за простое любопытство то чувство, с каким я устремился к нему.

Он вошел. Это был один из лучших учеников Гризье. Однако уже около трех лет его не видели в фехтовальном зале. Он появился здесь в прошлый раз накануне своей последней дуэли, не зная еще, каким оружием ему предстоит драться, для того чтобы на всякий случай набить руку с учителем. С тех пор Гризье с ним не виделся; он слышал только, что Альфред оставил Францию и уехал в Лондон.

Гризье заботился о репутации своих учеников так же, как и о своей собственной; обменявшись с ним обычными приветствиями, он подал ему рапиру и выбрал противника по его силам. Это был, насколько я помню, бедный Лабаттю, который потом уехал в Италию, где в Пизе нашел смерть и одинокую, безвестную могилу.

При третьем выпаде рапира Лабаттю встретила рукоятку оружия его противника, конец клинка отломился в двух дюймах ниже шишечки, а оставшаяся часть его прошла сквозь гарду рапиры Альфреда и разорвала рукав его рубашки, на которой в тот же миг проступила кровь. Лабаттю бросил свою рапиру: он, как и мы, подумал, что Альфред серьезно ранен.

К счастью, это была только царапина, но, подняв рукав рубашки, Альфред открыл нам другой рубец, гораздо более серьезный: на плече был след пулевого ранения.

— Ба!.. — сказал Гризье с удивлением. — Я не знал, что у вас была такая рана!

Гризье знал всех нас, как кормилица знает свое дитя: не было ни малейшей царапинки на теле его учеников, дату и причины появления которой бы он не знал.

Я уверен, что он мог бы написать том любовных историй, самых занимательных и самых скандальных, если бы захотел рассказать о том, что предшествовало всем этим дуэлям и было ему известно; но это наделало бы слишком много шуму в семейных альковах и повредило бы его заведению. Он напишет обо всем этом мемуары, и они будут изданы после его смерти.

— Эту рану, — сказал Альфред, — я получил на другой день после свидания с вами, в тот самый день, когда уехал в Англию.

— Я вам говорил, чтобы вы не дрались на пистолетах. Общее положение: шпага, меч — оружие храброго и благородного; шпага — это драгоценнейшая реликвия, которую история сохраняет как память о великих людях, прославивших отечество. Говорят о мече Карла Великого, мече Баярда, шпаге Наполеона; а слышали ли вы, чтобы кто-нибудь говорил об их пистолетах? Пистолет — оружие разбойника: с пистолетом к горлу он заставляет подписывать фальшивые векселя; с пистолетом в руке он останавливает дилижанс на краю леса; пистолетом, наконец, банкрот разносит себе череп… Пистолет!.. Фи!.. Шпага — это другое дело! Это товарищ, поверенный, друг человека, она бережет его честь или мстит за оскорбление.