Елена Кашева - Рассмешить бога Страница 20

В небо за стеной взлетает переполошенная машинным ревом

голубиная стая. И мы невольно оба запрокидываем голову, наблюдая за птицами.

– Как ты могла?!

– Я только недавно поняла, что люблю тебя…

– Как. ты могла?!

– Я боялась, что правда будет тебе не под силу… Я не хотела так…

– Как ты могла?!!!

– А ты, ты как мог?!!! Меня ты вспомнил, – вспомни себя! – кричу я в отчаянии. – Вспомни, как ты бегал от любого решения! Вспомни! Мы решали за тебя, как жить и куда тратить деньги, и каким делом надо заниматься! А ты шел как телок на привязи. А жизнь – она такая, заковыристая, в ухабах. Надо учиться

проживать ее самому! Тебя – прежнего – не за что было любить. Тебя – не было! Не было! Ты появился только недавно, в конце августа. И тебя такого – я люблю.

– А я тебя – нет.

– Любишь. Это в тебе просто злость говорит. Ты расстроен. Все так неожиданно. Ты успокойся. Дома тихо все обсудим.

– У меня нет дома, – жестко говорит Стас.

– Есть. У тебя целых два дома. И там, и там тебя ждут. А ты, кажется, никуда не хочешь. Хочешь одиночества.

И плечи Стаса никнут.

И я выдыхаю, пытаюсь унять бешено колотящееся сердце.

Стоим на расстоянии десяти шагов, и над нами кружат голуби. Мир серый, лишен запахов и тепла, И ничего впереди.

Ничего.

Домой мы вернулись разными дорогами.

Я долго сидела в кафе, тупо глядя в бокал с водкой-физ, словно в пузырьках коктейля могла разглядеть что-то важное для себя. Вокруг двигались люди – замедленно и глупо.

За столик подсел какой-то парнишка. Заглянул мне в лицо, спросил участливо:

– Вам плохо?

– Я не хочу жить. А так – ничего.

И сама своих слов испугалась. И он испугался.

– Что вы, разве можно такие слова говорить!

– Оказывается можно.

– Но вы не всерьез?

– Конечно, нет. У меня дочь. И мама. И любимый мужчина.

– Откуда же скорбные мысли?

– Я люблю, а меня – нет.

– Бывает.

– Бывает, – эхом откликнулась я.

Попыталась рассмотреть собеседника, но лицо его расплывалось в каком-то тумане. Парнишка протянул мне носовой платок, и я поняла, что туман – от слез.

– Не надо плакать, – тихо сказал парнишка. – Вы такая молодая, и такая красивая! Все еще будет хорошо… – - Когда оно будет-то?

– Когда-нибудь, – и улыбнулся широко и ясно.

И я улыбнулась в ответ.

Не о чем плакать.

Меня ждут. Мне еще надо помахать вслед рукой.

А мир ждал Нового года.

И я ждала когда-то этого праздника. Всегда казалось, что впереди – только лучшее, только счастливое.

В воздухе уже носится запах елок, апельсинов и хрустящей оберточной бумаги. Запахи новой жизни. И люди не серые, как мне казалось днем. На их лицах – предвкушение счастья. Они спешат за подарками для самых близких и любимых. Им есть кому дарить подарки.

А я – уже неблизкая. Нелюбимая. И с этим тоже надо как-то жить.

Стас собирал вещи. В углу прихожей уже стоял набитый до отказа рюкзак. Теперь Стас паковал большую спортивную сумку. Бросил на меня косой взгляд. Я уловила страдание на его лице.

Ты плакала? – вдруг спросил Стас. – Какая теперь разница?

– Это хорошо, что ты все-таки пришла. – Да, хорошо…

Стас сел в кресло, закурил пряма в комнате.

Я села напротив и тоже достала пачку сигарет.

– Смотри, снег… – вдруг сказал Стас.

– Экая невидаль, – горько усмехнулась я.

– Я был не прав. Ты – хорошая. Сильная. Смелая.

– Мне не нужны твои утешения.

– Ты еще будешь счастлива.

– А ты?

– И я, наверное.

– Ты тоже прав, Стас. Там ты нужнее. Там тебе будет хорошо.

Стас посмотрел на меня с удивлением.

– Ты не бойся, я не буду устраивать скандалы, не буду мотать нервы. Только… Только и ты меня не трогай.

– Мне жаль, что все так получилось.

– Как вышло – так вышло. Ступай.

Стас потушил сигарету, пошел в прихожую одеваться. Потоптался на пороге. Промямлил:

– Прости…

– И ты прости…

И все. Дверь хлопнула, и я осталась одна.

Завыл лифт, хлопнул дверцами, поглотив моего Стаса с вещами, ухнул вниз.

Вслед полетело мое сердце. Зависло над пустотой на одном-единственном нерве, закрутилось, как тарзанка, и от боли даже затошнило.

Ноги ослабели, и я опустилась, в прихожей на колени. Тупо смотрела на дверь.

Сейчас он вернется. Куда он от меня? К кому? Со мной хорошо. Я добрая, ласковая, милая, я – любящая. Придет – обовьюсь вокруг ног: не отпущу! Ни на секунду от себя не отпущу. Буду ходить за' ним, как нитка за иголкой. Даже в туалет.

Сейчас он дойдет до станции метро и оттает. Он теперь такой: вспылит – отходит. Надо только немного подождать.

Мерно тикает будильник на кухне. Нужно сосчитать до тысячи, и Стас вернется. Один, два, три…

В зеркале прихожей отразилось усталое измученное лицо. Я видала такое лицо у Наташи, когда я приходила к ней с деньгами. Лицо человека, битого жизнью.

Заметила на виске прыщик. Как зима, так они вылезают. Может, нехватка витаминов, может, стресс. Надо купить хороший тоник для лица.

И бисер. Надо купить несколько пакетиков бисера. У меня в зачаточном состоянии две картины: одна – букетик цветов на бархате для продажи, другая – зайчик для Катюшки. Завтра с утра поеду в магазин.

Завтра? Боже, оно настанет, Меня не будет, Стаса не будет, Катюшки не будет, а завтра будет всегда. Больно?

Но ты сама этого хотела. Ласковые ночки – это одна сторона любви. Другая – это боль.

Подумаешь, развод! Но ведь это не смерть, не увечье. Хотя похоже на смерть и на увечье. Взяли и оттяпали полсердца: не умрешь будешь жить, но только вполсилы. На первый взгляд, все на месте: руки-ноги – голова, из всех физических недостатков только прыщик на лице. А все равно калека. Как дочка Стаса: умственно нормальная, физически – отсталая. И я недалеко ушла: я – душевно-отсталая. Теперь Стас будет ходить ко мне каждый месяц и привозить триста долларов.

Боль скрутилась клубком в гортани. Я чуть не подавилась ею. Попробовала выдохнуть, – не получилось. Тогда закашлялась. Резко зазвонил телефон.

Тупо подняла трубку, и даже не сразу поняла, что трещит мне Дежуля:

– Светка, Светка, говорят, Стас ходит в гости к Наташе. Или уже не в гости?

Я чувствую, как от любопытства и нетерпения у нее подрагивают пальцы. Наверное, ей жаль, что сейчас она меня не видит. Лучшую часть шоу пропускает.

Ей скучно, бедной Дежуле. Ей не к чему себя применить. Все от той съедающей вытягивающей душу пустоты. Когда-то я была такой же пустой. Это было страшно.