Людмила Бояджиева - Уроки любви Страница 20

Любезная арфистка отвела душу в модном салоне, приобретая хорошие вещи и дорогие пустячки. Даже чулки, перчатки и сумочка-кисет из стекляруса свидетельствовали о том, что выбравшая их для путешествия дама из весьма приличного общества. Снятое с себя белье Настя сожгла в печи. В последний раз взглянув в окно, она решительно покинула номер.

Вечером курьерским поездом в Варшаву выехала молодая дама с печальным. отрешенным лицом послушницы. Попутчицам, пытавшимся завязать беседу, она коротко сообщила, что спешит на похороны любимого дядюшки. Ту же историю она рассказывала в пульмановском вагоне первого класса поезда «Варшава-Париж», следовавшего через Берлин и Брюссель.

За все время долгого пути молчаливая пассажирка не завела дорожных знакомств и не проявила никакого желания излить кому-нибудь душу. Она не дремала, не читала брошенные на бархатный диванчик журналы, а все глядела в окно широко открытыми задумчивыми глазами. Сон не шел к ней и ночью, когда вагонные колеса выстукивали особенно громко: «Что-то будет… что будет… что бу…»

Шарля де Костенжака знали в обществе как большого оригинала, человека светского, добропорядочного, но чрезвычайно легкомысленного. Шестидесятилетний вдовец, богач, отпрыск древнего рода, прилагал немало усилий, чтобы его имя не сходило со страниц светской хроники, в упоении описывающей новый каприз коллекционера, мецената, путешественника, любителя экзотической роскоши и прекрасного пола. Среди сплетен, витавших в парижских салонах, было немало вздорных и совсем уж анекдотических. Уверяли, что Шарль совершил полет на воздушном шаре над Пиренеями в компании двух мулаток, которых специально выписал из Гвинеи. А жители сел, над которыми завис летательный аппарат, наблюдали, задрав обескураженные головы, нечто совершенно невероятное. считалось. что в замке де Костенжака в пригороде Парижа Шантей содержится гарем и находится коллекция авангардного искусства, о котором даже говорить было непристойно. В столичном же доме Шарля имелась обширная галерея с собственными творениями и картинами некоего Модильяни, — нищего шута, распродавшего за гроши свои пьяные «шедевры». Хозяин утверждал, что неизвестный мазила — гений.

Из своих путешествий де Костенжак всегда привозил нечто, способное на длительное время привлечь общественное мнение, — то слугу-китайца, познавшего секреты восточных единоборств и медицины, то двуглавую кобру с чернокожим мальчиком-укротителем, или саркофаг из гробницы фараона, начиненный коварной пылью.

Лишь немногие из приписываемых Шарлю чудачеств имели место на самом деле. Но к ним привыкли, как одной из достопримечательностей столичного бомонда и, не скупясь на подробности, сочиняли все новые истории из жизни неугомонного аристократа.

Говорили, что Шарлю ничего не стоило провести месяц на арктической льдине, совершить прогулку в лабиринтах парижской канализации, описанной еще Гюго или поработать ассистентом филиппинского хилера, делающего бескровные операции голыми руками. Кое-кто считал, что де Костенжак — внебрачный сын папы Римского, другим же было более по вкусу обсуждать его причастность к различным разведслужбам, в которых он, якобы, успешно сотрудничает. Но даже те, кто осуждал причуды де Костенжака, отнюдь не желали запереть его в монастырь. Шарль де Костенжак олицетворял то, что не мог себе позволить самый мечтательный обыватель: он был смел, причудливо-расточителен и чертовски безрассуден.

…Маленький, молчаливый китаец только что окончил вводить золотые иглы в тело немолодого, поджарого и довольно спортивного господина. При падении с лошади сорок лет назад Шарль повредил позвоночник и теперь его часто одолевали самые банальные прострелы, которые принято считать признаком старения.

Он лежал вниз головой на специальном топчане в комнате, представлявшей нечто среднее между медицинской лабораторией и музеем предметов восточных культов. Две позолоченные статуи с тысячами отверстий для введения игл служили научным пособием врачевателю. В плоских медных чашах курились горьковатые благовония, за наглухо зашторенными синим сукном окнами, монотонно стучал по карнизам дождь.

Вот уже несколько часов Шарль думал о встрече, которая должна была состояться вечером. В Париж прибыла женщина с вестями от Анастасии Барковской и попросила о незамедлительной аудиенции. Она говорила с заметным русским акцентом и не отозвалась ни на одно из кодовых слов секретной службы. Шарлю удалось выяснить, что звонила незнакомка из особняка Анастасии, а служанка сообщила его агенту, что мадемуазель Барковская приехала накануне и расположилась в своих комнатах. Попытки поговорить с ней не увенчались успехом — дворецкий неизменно отвечал, что хозяйка подойти к телефону не может. Проработавшему в разведке более трех десятилетий де Костенжаку не понадобилось иных объяснений, чтобы понять, — Стаси Барковская попала в беду.

…Шарль принял гостью в своем кабинете — логове путешественника и оригинала. туземные маски, кальяны, статуэтки, раковины, черепа и бивни каких-то животных мрачно расположились на дубовых, уходящих к потолку стеллажах. В особой застекленной витрине хранились вещицы загадочного происхождения — истоптанный мужской ботинок, атласная венецианская кроваво-красная маска, табакерка, часы и прочая, не имеющая для постороннего глаза ценности чепуха.

— Маска принадлежит некой синьорите, блистающей на оперных подмостках, а табакеркой пользовался Герберт Уэллс, тот, что написал «Машину времени» и «Человека-невидимку», а в 1898 году напугал всю Великобританию радиопостановкой «Войны миров». — Поймав взгляд гостьи, прокомментировал экспонаты Шарль. — Хотя, вы были совсем малышкой и вряд ли помните эту шумиху… Но, согласитесь, возраст юной особы определить легче, чем ее имя. С кем я имею честь беседовать?.

Сидящая напротив Шарля молодая женщина не была похожа на авантюристку — слишком сдержанна. неулыбчива, скована. К тому же, плохо одета для вечернего делового визита, мало озабочена своей внешностью, и при этом чертовски хороша. «Либо чрезвычайно опытна, либо вовсе невинна», — решил Шарль.

— Это паспорт Анастасии и ее письмо. Она написала его в изоляторе одесской больницы, где я работала санитаркой. Письмо к Степану — ее дворецкому. Возможно, вы узнаете ее почерк.

Брови Шарля удивленно поднялись — женщина с манерами светской дамы и прекрасным французским могла работать сиделкой лишь с какими-то определенными целями, возможно, выполняя секретное задание. Просмотрев переданные гостьей бумаги, Шарль с сомнением заглянул ей в глаза: