Список для выживания - Кортни Шейнмел Страница 21

– Боже мой, – сказала она. – Когда мы последний раз виделись, тебе было два года. Для меня ты так и осталась той девочкой в красном платьице, которое было на тебе в день рождения. Я храню эти фотографии в альбоме, который лежит у меня на кофейном столике – всегда под рукой. Я часто на них смотрю.

Она чуть пошатнулась.

– Все хорошо? – спросила я.

– Это слишком сложный вопрос, – сказала она. – Заходи. Я бы предпочла поговорить сидя, если ты не против.

– Я не против, – сказала я и пошла за прихрамывающей тетей в гостиную, слушая ее непринужденную беседу о костылях.

– Глупо вспоминать, но в детстве мне казалось, что костыли – это очень круто. Я завидовала девочкам, которые ломали ноги, ведь на гипсе расписывалась вся школа, им не надо было ходить на физкультуру, и к тому же им выдавали костыли. Никогда не понимала, как эти штуки вставляются в подмышки. У меня в подмышках мозоли! Ты, наверное, предпочла бы этого обо мне не знать.

В старой жизни, ДСТ, я бы, наверное, достала телефон и записала что-нибудь про мозоли в подмышках, ведь это интересная деталь для персонажа. Возможно. Но теперь меня больше интересовал дом тети Элизы. Внизу пол был покрыт светло-серым ковролином, такой цвет подходит ко всему. На стене за красно-белым полосатым диваном до потолка висели книжные полки. Они были из того же дерева, что и кофейный столик.

Я придержала костыли тети Элизы, пока она садилась на диван.

– Ух, – сказала она. – Постоянно забываю, как это теперь трудно.

– А что случилось?

– Подруга прислала мне цветы на день рождения. Когда они завяли, я хотела поставить вазу обратно на холодильник. – Она махнула рукой в сторону кухни, и я посмотрела туда, но хотя саму кухню немного видела, холодильник скрывала стена. – Я забралась на стол, чтобы ее туда поставить, а потом, вместо того чтобы слезть обратно, как все нормальные люди, спрыгнула. Открытый перелом правой большеберцовой кости. Пришлось делать операцию, вытяжение, полный набор.

– Мне так жаль.

– Пустяки. Я очень рада тебя видеть. Просто смотрю на тебя и сразу забываю про перелом. Нам столько всего надо обсудить. Даже не знаю, с чего начать.

Я знала, с чего начать.

– Мне надо кое-что вам рассказать, – сказала я. – И хуже этого невозможно представить.

Тетя Элиза потянула ко мне руку. Костыли соскользнули на пол, но никто из нас не двинулся, чтобы их поднять.

– Талли умерла. В результате самоубийства.

Я читала, что правильнее говорить именно так. Не «она совершила самоубийство», а «она умерла в результате самоубийства». Слово «совершила» звучит, как будто она совершила преступление, намеренно, и именно поэтому в больнице нас допрашивала полиция Голден-Валли. Но на самом деле самоубийцы часто страдают психическими расстройствами. Это болезнь, иногда смертельная. Люди заболевают не по собственному желанию, в этом нет ничего намеренного. Нельзя же сказать, что кто-то «совершил» рак. Можно только умереть от рака.

Мне это было понятно. Как писательница я понимала, насколько важно правильно подобрать слова. Но какие бы слова я ни выбрала, они все равно разбивали мне сердце.

– Я знаю, дорогая, – сказала тетя Элиза. – Я знаю.

Она расплакалась, и я тоже. Мы прорыдали довольно долго. Все это время тетя Элиза держала меня за руку. Свободной рукой я вытирала себе слезы, а она свободной рукой вытирала слезы себе. Если мое лицо было похоже на ее, то оно было все мокрое и в пятнах. Наконец мы стали успокаиваться. Лично мне не стало легче. Но я почувствовала ужасную усталость. Невозможно так рыдать вечно. Поплакала, собралась с силами, можно еще поплакать.

Я шмыгнула носом, и получилось громче, чем я ожидала. Тетя Элиза сказала:

– Сейчас принесу тебе салфетку. И себе заодно.

– Я сама принесу, – сказала я. – Скажите, где они лежат.

– Можешь просто взять туалетную бумагу из ванной. Она ближе – дверь слева от лестницы.

Обои в ванной тети Элизы были разукрашены бабочками, похожими на татуировку Талли, хотя эти бабочки были не синие, а лиловые. Я вытащила рулон туалетной бумаги из держателя и принесла его в гостиную. Тетя Элиза оторвала кусок и высморкалась. Она сморкалась тихо. Талли сморкалась громко, со смачным фырканьем. Когда такая маленькая и милая девушка издавала такой громкий звук, это производило ошеломительный эффект, а она этого даже не понимала. Я всегда очень завидовала, как же свободно она жила. И вот она больше не живет, а я живу. Абсурд.

Тетя Элиза смяла использованную туалетную бумагу, завернула ее в чистый кусок бумаги и положила на кофейный столик.

– Значит, вы с Талли все это время общались? – спросила я.

– Да нет, только полгода. Она позвонила мне прямо перед Новым годом.

– А потом… она прислала вам записку? Как вы узнали, что случилось?

– Мне позвонил твой отец, – сказала тетя Элиза.

– То есть вы общались со всей моей семьей, кроме меня?

Конечно, учитывая обстоятельства, это было не важно. Но для меня важно. У меня было такое чувство, как будто я зашла в смеющуюся толпу и вдруг все замолчали. Шутку я не слышала, но ясно, что смеялись надо мной.

– С твоим отцом я не общалась, – сказала тетя Элиза. – Но он решил мне рассказать. Он позвонил мне как-то в пятницу.

– Она умерла в четверг, – уточнила я. – Три недели и два дня назад.

Тетя Элиза кивнула.

– Он сказал, что похороны будут в понедельник и что я могу приехать попрощаться. Меня только что прооперировали. Я лежала в больнице, и врач сказал, что лететь мне нельзя ни в коем случае. Мне так жаль, что я не смогла приехать – не только ради Талли, но и ради тебя. Знаю, мы с тобой практически не знакомы. Но все же, возможно, тебе нужна была моя поддержка.

Мне нужна была Талли. Что бы у меня ни случилось, она всегда была рядом. А теперь я переживала худшее событие своей жизни, и она была мне нужна как никогда. Безысходность потери самого близкого человека состоит в том, что он не сможет помочь тебе с этим справиться.

– Вы могли бы хотя бы мне позвонить, – сказала я тете Элизе, не скрывая злости. – Или попросить папу передать мне трубку, когда он вам звонил.

– Я просила, – ответила она. – Но он решил, что это расстроит тебя еще больше, и мне тогда показалось,