Сергей Морозов - Офицер. Сильные впечатления Страница 21

— Что с тобой? — испугалась она.

— Сам не пойму, — с трудом выдавил Эдик, ослабляя галстук. — Что-то мне нехорошо. Принеси попить…

Она стремглав бросилась за водой и, вернувшись, протянула стакан умирающему супругу. Ее рука дрогнула, и она слегка облила его дорогой английский костюм.

— Идиотка, — закричал он, — посмотри, что ты наделала!

— Господи, ты меня напугал, Эдик. Я подумала, что у тебя схватило сердце.

Маша взяла его за руку и попыталась нащупать пульс.

— Отстань! — снова взвизгнул он, отдергивая руку. — Со мной все в порядке. Это нервное.

Он прошаркал в спальню и уселся на кровать, неподвижно уставившись в окно с видом на золотые купола. Маша молча смотрела на него.

— Зачем тебе эта дурацкая писанина? — вдруг запричитал он. — Чтобы меня расстраивать? Ты же знаешь, я должен быть в форме. Если я выбит из колеи, то не могу работать. Не могу зарабатывать деньги нам на жизнь! Думаешь, мне легко все дается?

— Нет, я так не думаю, Эдик. Но я тоже хочу чем-то заниматься, работать. Ты пойми…

— Нет, это ты пойми! Я тебе хочу кое-что объяснить! — перебил он. — С самого начала ты ведешь себя совершенно недопустимо… А теперь посмотри, тебя так отвратительно разнесло, что с тобой даже стыдно появляться на людях. Но дело даже не в этом. Главное, ты убиваешь во мне все желание. Ты как будто добиваешься, чтобы во мне умерло все мужское. Это настоящее неуважение ко мне как к мужчине!

Раньше Эдик никогда не говорил с ней об этом. По мере сил она старалась оказывать ему это самое «уважение». Но теперь его словно прорвало.

— С тобой я скоро стану полным импотентом! — зловеще сообщил он.

То есть «неполным» он был всегда.

— Ты меня перестаешь возбуждать! — добавил он. А как насчет Маши? Если Эдик и возбуждал в ней что-то, то это было чувство вины. Проклятое и незаслуженное вечное чувство вины.

— Я старалась как могла… — прошептала она.

— Как могла! — саркастически усмехнулся Эдик. — Ты только доказала полную свою несостоятельность в этом смысле. К тому же ты неспособна иметь здоровых детей.

— Но в этом-то почему я виновата? — прошептала Маша, и у нее на глаза навернулись слезы.

Но Эдик как будто ничего не замечал.

— После твоего безответственного поведения…

Ужасные роды, мертвой ребенок… и это он называл теперь ее безответственным поведением!

— После всего этого у тебя еще хватает наглости чего-то требовать от меня!.. Ты довела меня до того, что я не могу сделать тебя беременной! Мне неприятно на тебя смотреть, не то что…

— Неужели ты думаешь, что мне самой нравится, как я выгляжу? Это все беременность… — заплакала Маша. — Ты думаешь, я не страдаю?

— Молчи и слушай, — оборвал ее Эдик. — Меня абсолютно не интересуют твои переживания. Я поступал, как настоящий мужчина. Я хотел создать тебе достойную жизнь. А ведь найдутся сотни девушек, которые готовы ползать за мной на коленях, лишь бы носить мою фамилию!

— Ты хочешь, чтобы я ползала на коленях?

— Не кривляйся! — заорал Эдик. — Я выразился фигурально. Даже в возвышенном смысле!

— Эдик, — вдруг прошептала Маша, — скажи мне, пожалуйста, кто у меня тогда родился: мальчик или девочка? Мне очень нужно это знать.

Он взглянул на нее с презрением и злостью.

— Ты снова об этом?

Это была запретная тема. Он наотрез отказывался разговаривать о мертворожденном младенце. Он заручился поддержкой врачей, которые полагали, что если Маше станет известен пол ребенка, то в ее воображении он сделается более реальным, она будет непрестанно думать о нем, а это повредит ее нервной системе… Какая чушь! Наоборот, чтобы примириться с происшедшим, Маша должна была знать, кого она носила почти девять месяцев. Только боль могла ее излечить. Она действительно не хотела рождения этого маленького существа, и теперь ей казалось, что именно ее нежелание вызвало какие-то фатальные изменения в организме.

— Ну, пожалуйста, Эдик! — взмолилась она.

— Только в том случае, — процедил он сквозь зубы после многозначительной паузы, — если ты пообещаешь, что больше никогда не будешь приставать ко мне со своей работой и постараешься сделать меня счастливым.

В его тоне было столько высокомерия и самодовольства, что на нее нахлынула спасительная ярость.

— Ну и черт с тобой! — спокойно сказала она.

VIII

В тот последний день в мятежном городе Грозном Маша и Волк зашли на прощание в крохотное заведение, вероятно, что-то вроде духана, но громко именовавшееся рестораном. Три столика под навесом. Цены как в «Славянском базаре». Само же заведение вполне могло бы называться славяно-кавказским, поскольку в меню были представлены лишь два блюда — окрошка и шашлык. Вообще-то Маша и Волк не были голодны, однако им хотелось побыть вдвоем в обстановке, которая хотя бы призрачно напоминала место романтического свидания. Хозяином, метрдотелем, шеф-поваром и официантом в одном лице был человек совершенно неопределенной в национальном отношении наружности, который, однако ж, говорил с кавказским акцентом. Было душно, и они заказали окрошку. Маша заглянула в тарелку и с изумлением обнаружила в окрошке макаронные изделия.

— По-моему, — заметила она, — окрошка не бывает с лапшой. По крайней мере, в «Славянском базаре» ее готовят иначе…

— Вай! — степенно и звучно отвечал хозяин, презрительно дернув носом. — Что они там понимают в окрошке!

Волк и Маша переглянулись, едва сдерживая смех.

— Принеси-ка, братец, шашлык, — сказал Волк. — И кувшинчик вина.

— А шашлык у вас из говядины? — поинтересовалась Маша.

— Какой говядина, шутишь? — последовал ответ. — Чистый баран!

Они не расставались с того самого момента, когда загрузили в самолет цинковый ящик. Теперь они сидели под навесом, густо окруженным абрикосовыми деревьями, и медленно пили красное виноградное вино. Каждый из них мучился в душе своими сомнениями. Впрочем, мучилась, пожалуй, одна только Маша. Она вспоминала мамины слова.

— Нельзя построить счастье на несчастье другого, — твердила ей та.

— Но мама, — защищалась Маша, — ведь Эдик медленно убивает меня!

— Пусть лучше он, чем ты, — заявила мама. — Пусть он почувствует свою вину.

Но сейчас Маше не хотелось вспоминать о прошлом. Тем более о жизни с Эдиком… Но не хотелось ей думать и о тех счастливых ночах, которые она провела с Волком, когда, разгоряченные и усталые, они засыпали на несколько часов, чтобы, вдруг проснувшись одновременно, снова заключить друг друга в объятия. В течение дня они вместе колесили по городу и окрестностям. В эти дни неожиданно наступило благословенное затишье в войне, как будто специально для того, чтобы они могли насладиться своей любовью. Они много говорили и, казалось, понимали друг друга с полуслова… А сегодня она сообщила, что уже завтра утром должна уехать в Москву. Очередная кавказская командировка закончилась, и когда она снова окажется здесь — неизвестно. Он конечно знал, что скоро ей придется уехать, но не догадывался о том, что она не собирается возвращаться назад. Со времени начала чеченского конфликта ее командировки были столь частыми и длительными, что, казалось, она находилась здесь безвыездно. На этот раз она твердо решила, что ей не следует возвращаться — из-за него, вернее, к нему.