Галимов Брячеслав - Заговор Елизаветы против ее сестры Марии Тюдор Страница 22

– Я еле-еле наскребла на новые чулки. Вся Европа давно ходит в шелковых, а я должна была носить полотняные, – пожаловалась Елизавета. – А как можно танцевать в полотняных чулках, если они сползают с ноги и сбиваются в складки? Вместо изящного танца выходит сплошное безобразие.

– В танцах дамы теперь показывают ноги? – удивился сэр Джон. – Вот это новость, в моё время такого не было.

– Ах, милорд, прогресс не остановишь! Надеюсь, вы не ретроград?

– Я?! Помилуйте, миледи, я всегда был за прогресс! – возмутился сэр Джон. – Что касается женских ножек, обтянутых шёлковыми чулками, я не только что не против, я всей душой за это! В самом деле, какая глупость, – прятать хорошенькие ноги под тяжёлыми длинными юбками и терять при этом немалую долю привлекательности. О, я предвижу, что амурные дела в Англии отныне пойдут полным ходом! Вы не представляете, какую притягательную силу имеет для мужчины вид стройных женских ножек.

– Я бы хотела ненадолго стать мужчиной и взглянуть на себя со стороны, – заметила Елизавета. – Это, наверное, было бы смешно.

– Что вы, моя принцесса, – вы достойны восхищения, а не смеха, – возразил сэр Джон. – Клянусь своей головой, придёт пора, когда вся Англия будет восхищаться вами.

– Ладно, оставим это. Расскажите мне лучше что-нибудь: ваши рассказы всегда так забавны.

– Охотно, миледи. Я получил письмо от моего племянника из Франции, – представьте себе, он как раз описывает в нём французский бал. Если позволите, я вам прочитаю это письмо, – по счастливой случайности, я взял его с собой.

– Ах, сэр Джон, вы опасный человек, вы всё знаете наперёд и умеете подольститься к женскому полу, – погрозила ему пальцем Елизавета. – Не удивительно, что мои фрейлины не могут устоять пред вами.

– Вы опять преувеличиваете мои недостатки, ваше высочество. Всего одна ваша фрейлина оказала мне внимание, да и та из любопытства: ей хотелось узнать, какими были кавалеры при короле Генрихе, – скромно отвечал сэр Джон.

– Не морочьте меня, милорд, – рассмеялась принцесса. – Прочтите лучше, что написал ваш племянник.

– Слушаюсь. «Начался бал. На нём были исполнены три танца: «Жестокая участь» «Купидон» и «Венера и Завр». Королём бала был, без сомнения, маршал Морей, изысканный щеголь с красивым лицом, весь в белом, с откидными рукавами на розовой подкладке, с алмазами на белых туфлях. Одобрительный шёпот пробегал в толпе, когда во время танца «Жестокая участь», роняя, как будто нечаянно, а на самом деле нарочно, туфлю с ноги или накидку с плеча, он продолжал скользить и кружиться по зале с той скучающею небрежностью, которая в Париже считается признаком высшего изящества.

Вслед за «Жестокой участью» начали танцевать «Купидона», во время которого кавалеры и дамы проходили вереницею под «аркою верных любовников». Человек, изображавший Гения Любви, с длинною трубою, находился на вершине арки; у подножия стояли судьи. Когда приближались «верные любовники», Гений приветствовал их нежной музыкой, судьи принимали с радостью. «Неверные» же тщетно старались пройти сквозь волшебную арку: труба оглушала их страшными звуками, судьи встречали бурею конфетти, и несчастные под градом насмешек должны были обратиться в бегство.

В танце «Венера и Завр» дамы с любезной улыбкой водили своих кавалеров на золотых цепях, как узников, и, когда они с томными вздохами падали ниц, ставили им ногу на спину, как победительницы.

После полуночи, когда празднество шло к концу, начался так называемый «танец факела и шляпы», который в Париже исполняется в заключение праздников, когда кавалеры и дамы по своей прихоти поочередно выбирают друг друга».

– Да, – сказала Елизавета со вздохом, когда сэр Джон замолчал, – вы меня несколько расстроили. Такое ощущение, что мы живём в глухой провинции. Вот это праздник, а мы не можем освоить один-единственный танец с прыжками… Так, перерыв закончен! – крикнула она своим придворным. – Повторим всё с начала… Милорд, – обратилась она к сэру Джону, – надеюсь, вы останетесь у меня? Я приглашаю вас на мой бал, если вы обещаете быть не слишком строгим судьей.

– Благодарю вас, моя принцесса. Насчёт строгого судьи можете не беспокоиться: я понимаю в балах не больше кошки, – ответил сэр Джон. – Но есть одно обстоятельство, которое меня смущает.

– Да? И что же это?

– Видите ли, моя принцесса, только за последнюю неделю благодаря стараниям епископа Эдмунда сожжено и повешено более двух тысяч человек. Их подозревали в покушении на католичество и в неуважительном отношении к святейшему папе. Не станет ли ваш бал, в таком случае, – простите меня за дерзость, – пиром во время чумы?

– Это очень печально, милорд, – но что мы можем поделать? Я помолюсь за несчастных страдальцев. Но если мы оденемся в траур и будем проводить свои дни в печали и унынии, то не означает ли это, что мы сами уподобимся мертвецам? Епископ тогда сможет торжествовать вдвойне – ему удалось убить и нас. Нет, милорд, я думаю, что смехом и весельем мы бросим ему вызов: пусть видит, что он не одолел нас; пусть знает, что сколько бы он не свирепствовал, придёт конец и его власти! – в глазах Елизаветы сверкнула молния.

– Вы правы, ваше высочество! – взволнованно воскликнул сэр Джон. – Пусть костлявая убирается прочь со своей холодной добычей! Пока в жилах у нас кипит кровь, смерть нам не страшна.

Бал принцессы Елизаветы начался строго в назначенное время, ибо она не любила опозданий и никогда не откладывала того, что было намечено. Из-за крайней спешки платья придворных дам не были готовы; портным пришлось прибегнуть к разным ухищрениям, чтобы скрыть недоделки – например, не пошитые к сроку пышные воланы на рукавах были заменены кисеёй с жемчугами, а оборки на юбках, схваченные на живую нить, закрыты по швам широкими лентами с цветами. Фасон получился необычным, пёстрым, но нарядным, – а когда в большом зале дворца зажгли факелы, и на платьях придворных дам засияли драгоценности, то общество решило, что спешка иной раз может породить новую моду, и весьма неплохую!

Елизавета вышла в багровом платье на алом чехле, видным в прорезях рукавов и юбки, и, как всегда, с большим количеством украшений. Всё это было привычно, удивление вызвало другое: платье принцессы было спереди поддёрнуто рюшами, так что туфли виднелись полностью и даже была видна полоска белых шёлковых чулок по краю. Дамы тайком принялись приподнимать свои юбки, чтобы посмотреть, как это выглядит, – и решили, что укороченный размер, несомненно, лучше.

Музыканты с лютнями, гобоями, корнетами и флейтами заняли места на небольшой, слегка приподнятой ложе, и все приготовились к танцам. Зазвучали первые аккорды, распорядитель прокричал: «Павана! Павана!», но придворные и сами уже поняли, что бал начинается со знакомого старого танца. Он был несложен, главную роль в нём играли дамы: они должны были величаво, подобно павам, идти по залу друг за другом, кланяясь кавалерам, которые так же гуськом шли рядом. Темп музыки был медленным, а такт привычным, двудольным.