Энн Пэтчетт - Заложники Страница 25

– Этот человек… – начал отец Аргуэдас, понизив голос. – Я считаю, что он умирает.

– Он не умирает, – возразил командир Альфредо. – Он пытается таким способом вытащить отсюда ее. Он притворяется, что умирает.

– Не думаю. Пульс, цвет кожи… – Он обернулся через плечо, увидел рояль, огромные букеты лилий и роз, приготовленные специально для приема, аккомпаниатора, лежащего на ковре, как большой и бесформенный куль. – Некоторые вещи сымитировать невозможно.

– Он сам решил здесь остаться. Мы выбросили его вон, а он вернулся. Умирающий на такое не способен.

Командир Альфредо тоже обернулся на аккомпаниатора. Потер изувеченную руку. Уже десять лет, как он потерял пальцы, а рука до сих пор болит.

– Возвращайтесь, куда вам велено, – сказал командир Бенхамин священнику. После того как половина людей ушла, он испытывал видимое облегчение, как будто тем самым решалась половина его проблем. Он прекрасно понимал, что это не так, но жаждал хотя бы кратковременного покоя. Комната казалась теперь почти пустой.

– Мне необходимо взять с кухни немного масла для помазания…

– Никаких кухонь. – Командир Бенхамин отрицательно мотнул головой. Желая проявить пренебрежение к молодому священнику, он зажег сигарету. Больше всего он жалел, что оба они – и священник и аккомпаниатор – не убрались из дома тогда, когда им было велено это сделать. Людям нельзя позволять самим делать выбор, оставаться им в заложниках или нет. В то же время опыта грубого обхождения со служителем церкви у него не было, и сигарета потребовалась ему для храбрости. Он потушил спичку и бросил ее на ковер. Он хотел было выпустить дым прямо в лицо священнику, но не смог.

– Хорошо, я могу просто прочитать заупокойные молитвы и обойтись без масла, – немного подождав, сказал отец Аргуэдас.

– Никаких заупокойных молитв! – повысил голос командир Альфредо. – Он не умирает!

– Я спрашивал вас только о масле, – вежливо возразил священник. – О молитвах я вас не спрашивал.

Командирам ужасно захотелось заткнуть ему рот, врезать ему как следует по физиономии, позвать кого-нибудь из боевиков, чтобы тот, приставив автоматное дуло к его спине, загнал его обратно в шеренгу мужчин, но никто из них не мог на это решиться. Такова была власть церкви, а может быть, и власть оперной певицы, склонившейся сейчас над человеком, которого они считали ее любовником. Между тем отец Аргуэдас вернулся к Роксане Косс. Она расстегнула верхние пуговицы рубашки аккомпаниатора и прильнула ухом к его груди. Ее волосы так живописно разметались по плечам, что аккомпаниатор наверняка пришел бы в восхищение, будь он в сознании, но ей не удавалось привести его в чувство. Не смог этого сделать и священник. Отец Аргуэдас опустился рядом с ним на колени и начал читать последние молитвы. Возможно, ритуал выглядел бы торжественнее, будь он в облачении, будь у него масло, а вокруг горели бы свечи, но простая молитва в некотором смысле легче находит пути к богу. Он надеялся, что аккомпаниатор являлся католиком. Он надеялся, что его душа спешит в раскрытые объятия Христа.

– Господь – отец милосердия, через смерть и воскресение своего сына он примирил с собой мир и послал к нам святого духа для прощения грехов. Через служение церкви священником господь может даровать тебе прощение и мир. – Отец Аргуэдас почувствовал прилив нежности к этому человеку, почти осязаемые узы любви. Ведь он играл для нее! Он день за днем слышал ее голос, находился под его волшебным воздействием. И священник с глубокой искренностью прошептал: – Я разрешаю тебя от твоих грехов! – В самое мертвенно-белое ухо. И, правда, он прощал аккомпаниатора за все, что тот совершил в своей жизни. – Во имя отца, и сына, и святого духа!

– Заупокойные молитвы? – с ужасом спросила Роксана Косс, взяв холодную и влажную руку, которая так долго и без устали трудилась для нее. Она не знала испанского языка, но католические молитвы узнаваемы везде. Неужели дело дошло до последних ритуалов?

– Через священные таинства нашего искупления пусть всемогущий бог освободит тебя от всех наказаний в этой жизни и в будущей. Пусть он откроет тебе врата рая и пригласит тебя стать участником вечной радости.

Роксана Косс глядела на него с изумлением, словно на гипнотизера.

– Он был очень хорошим пианистом, – проговорила она наконец. Она тоже хотела присоединиться к молитвам священника, но, если честно, уже их не помнила. Поэтому она добавила: – И был очень пунктуальным.

– Давайте попросим господа подойти к нашему брату с милосердной любовью и даровать ему облегчение с помощью этого святого помазания. – Отец Аргуэдас приложил палец к своему языку, потому что для совершения обряда ему нужно было что-нибудь влажное, но ничего другого он придумать не мог. Этим пальцем он дотронулся до лба аккомпаниатора и сказал: – С помощью этого святого помазания пусть господь в своей любви и милосердии пошлет тебе прощение духа святого.

Пытаясь вспомнить какие-нибудь молитвы, Роксана Косс мысленно увидела склоненных над собой монахинь. Она увидела палисандровые четки, свисающие с их поясов, ощутила запах кофе от их дыхания и легкий запах пота от их одежд. Сестра Джоанна, сестра Мария Джозефа, сестра Серена. Она помнила их самих, но ни единого слова из их молитв.

– Иногда мы заказывали сандвичи и кофе после репетиций, – продолжала Роксана, хотя священник ее не понимал, а аккомпаниатор уже не мог слышать. – Тогда мы немного разговаривали. – Он рассказывал ей о своем детстве. Он из Швеции. Или из Норвегии? Он рассказывал, как холодно бывает там зимой, но ему казалось, что так и надо, ведь он там вырос. Мать не разрешала ему никаких игр в мяч, потому что очень беспокоилась за его руки. После всех денег, которые она потратила на его уроки музыки.

Отец Аргуэдас помазал аккомпаниатору руки и сказал:

– Пусть господь, который очистил тебя от греха, спасет тебя и воскресит!

Роксана взяла прядь его прекрасных белокурых волос и намотала на свои пальцы. Волосы казались безжизненными. Видно было, что это волосы человека, уже не принадлежащего к этому миру. Если говорить честно, то порой она испытывала легкое отвращение к своему концертмейстеру, хотя месяцами они работали друг с другом вполне по-дружески. Он знал, что от него требуется. Он играл страстно, но никогда не пытался затмить собой ее. Он был спокойным и сдержанным человеком, и это ее вполне устраивало. Она никогда не пыталась вызвать его на откровенность. Он никогда не занимал ее мысли настолько, чтобы вести с ним задушевные беседы. Потом было решено, что он поедет с ней на эти гастроли. И как только шасси самолета оторвались от взлетной полосы, он вдруг схватил ее руку и признался, что живет под невыносимым бременем любви. Неужели она этого не знает? О, эти дни, проведенные подле нее, под звуки ее пения! Он склонился над ней и попытался опустить голову на ее грудь, но она его оттолкнула. Это продолжалось в течение всех восемнадцати часов полета. Продолжалось и в лимузине, который вез их в отель. Он умолял ее и плакал, как ребенок. Он перечислял все туалеты, которые она надевала на каждой репетиции. Машина неслась вдоль сплошной стены листвы и зарослей лиан. Куда она едет? Он попытался дотронуться до ее юбки, но она стряхнула его руку тыльной стороной ладони.