Людмила Толмачева - Снежное сердце Страница 25

– Где я?

– В палате. Ты, наверное, ничего не знаешь… Тебе еще ничего не…

Его прервали на полуслове.

– Олег Петрович! Время посещения давно закончилось!

Тон, которым произнесли эти слова, не оставлял никакой надежды. Медсестра стремительно вошла в палату и по-хозяйски приступила к подготовке процедуры.

Дана шевельнула рукой, на большее не хватило сил.

– Приходи, – только и смогла сказать своим неузнаваемым треснувшим голосом.

– Завтра же. Обязательно. Жди.

Дверь за Олегом закрылась и тут же распахнулась вновь. В палату вошла процессия из четырех врачей и старшей медсестры.

Больную слушали, смотрели, спрашивали. Врачи изучали показания приборов, спорили, каждый держался своей точки зрения.

Дана медленно возвращалась к жизни. Она уже осознала факт своего пребывания в больничной палате. Обрывки памяти мельтешили в голове, картина аварии обретала более-менее четкие контуры.

Перед мысленным взором встала черная машина, огромный джип, который она зафиксировала глазами за доли секунды до того, как потеряла сознание. Она вспомнила и этот страшный удар о подушку безопасности.

Что-то говорила медсестра, подсоединившая ее к капельнице, о чем-то спрашивал бородатый доктор в модных очках…

А ей хотелось дотронуться до своего лица, узнать, осталось ли от него хоть что-то. Усилием воли она заставила себя согнуть в локте непослушную руку и поднести к лицу ладонь. Указательным пальцем она дотронулась до своих губ, затем до носа. Теперь она поняла, почему ей трудно дышать. На носу была марлевая повязка.

Что они там обсуждают? Зачем столько непонятных терминов? Лучше бы сказали – калека она, или есть шансы вернуться к прежней жизни? Если калека, то она не хочет жить. Зачем? У нее и раньше не было особого смысла существования. А теперь и подавно.

Олег сказал, что рад. Чему радоваться? Наоборот, ее смерть была бы для него избавлением. От неприятных разборок, чувства вины…

– Доктор! – крикнула Дана, глядя на врача с бородкой.

Ее слабое восклицание мало походило на крик, но она отдала ему все силы, которые успела накопить.

Бородатый повернул голову, внимательно посмотрел на Дану и подошел ближе.

– Вы меня?

– Да, – прошептала Дана, прикрыв глаза. – Скажите, я инвалид?

– В известном смысле. У вас переломы и сотрясение мозга, но это временная недееспособность. Будем лечиться.

– А что с моим лицом?

– А что с ним? Очень милое женское лицо. Гематомы исчезнут, рано или поздно… Ссадина зарастет.

– Спасибо.

– Да не за что пока! Я сказал – будем лечиться. А уныние тяжкий грех, между прочим. Знаете об этом?

– Угу.

– О, да вы засыпаете! Все, мы уходим, не будем мешать. Верочка, после капельницы вот эти уколы и физиотерапия.

Олег приходил четыре дня подряд, а потом куда-то пропал. Ее навещали многие: Анжела, Мечников, Преснин, Мария Сергеевна и другие сотрудники галереи…

Однажды в палату постучал Арсений. С тремя розами и огромным краснощеким яблоком, он робко прошел к кровати, боязливо окинул взглядом ее фигурку под больничным одеялом и, не зная, как вести себя, спросил:

– Как ты себя чувствуешь?

– Отлично. Лучше не бывает, – мрачно отшутилась Дана.

Его появление не взволновало ее. Очевидно, ей хватило тех минут пережитого в галерее позора, чтобы с корнем вырвать из сердца незадачливого любовника.

А через две недели, когда она уже пошла на поправку, неожиданно появился Брусника.

Она смутилась, прикрыла лицо краем простыни. Да и он был сконфужен не меньше. Нескладный разговор так бы и закончился ничем, если бы она нечаянно не показала свое забинтованное в области носа лицо.

– Дана Михайловна! Дана! Не закрывайтесь! Не надо! – вдруг горячо попросил Леонид, подавшись корпусом к своей возлюбленной. – Для меня вы любая хороши! То есть прекрасны! И даже эти бинты ничего не значат. Наоборот! Вы еще дороже и ближе… Ну вот. Я почти признался… Дана! Я понимаю всю нелепость, несвоевременность своих слов, но если я промолчу, то… У меня просто сердце не выдержит. Я сейчас скажу, а потом вы решите, что делать… Прогнать или… хотя я слишком самонадеян, говоря «или». Тут без вариантов. Но я все равно скажу. Я схожу с ума. Со мной это впервые. В каждой встречной я ищу ваши черты…

– Черты? А если их больше нет? Если они изуродованы до неузнаваемости?

Сбитый с толку Брусника, видимо, истратил весь запас слов. Он молчал, не зная как ответить на такой провокационный вопрос. А Дана и сама не знала, зачем его задала. Может, интуитивно хотела остановить это пылкое признание, ответа на которое у нее не было.

– Извините, Леня, но я устала. Мне бы отдохнуть…

– Да-да, я понимаю. Извините меня за все, что я тут наговорил. Глупо вышло. До свидания.

– Постойте! Можно попросить вас об одной услуге?

– Все что угодно!

– Узнайте, почему не приходит мой муж.

– Х-хорошо. П-постараюсь.

– Спасибо. До скорой встречи!

Брусника ушел, а ее накрыла тоска одиночества. Да, уныние тяжкий грех. Но где выход из него? Кто подскажет ей, как справится с этим грехом?

В палате для vip-персон, куда ее поместили благодаря стараниям Олега, было все, чтобы больной не скучал. Но Дана не включала телевизор, не слушала DVD, не листала глянцевые журналы.

Постепенно она приучила себя уходить в мир видений. Он напоминал лоскутное одеяло, в котором клочки соединены хаотично и по цвету, и по форме. Видения беспорядочно и непредсказуемо появлялись, исчезали и вновь возвращались. Реальные картинки сменялись совершенно фантастическими полотнами, какими-то небылицами, порой страшными, порой смешными.

Она не чувствовала грани перехода от видений наяву к сновидениям. Искусственно вызываемые грезы плавно перетекали в глубокий ночной сон. Возможно, этому способствовали препараты от боли, вводимые ей по вечерам.

Чаще других ей виделся Олег. Ей запомнился один сон, странный, неправдоподобный, как и большинство снов. Он больше не повторялся, но запечатлелся в памяти до мельчайших деталей.

Вначале это был луг из цветущих ромашек. Бескрайний, до самого горизонта. По лугу шел мужчина в белой рубашке. Цвет его глаз спорил с небесной синевой. Мужчина шел и шел, но ближе не становился. Она пыталась разглядеть его черты, но его лицо все время ускользало. Зато походка и фигура были Олеговы. И она не сомневалась – это ее муж. Внезапно идиллическая сценка обрывалась, цветущий луг превращался в голую степь с высохшей полынью, а мужчина едва держался на ногах под мощным шквалом ветра и дождя. Он наклонялся вперед, чтобы ветер не опрокинул его навзничь, и закрывал лицо тыльной стороной ладони. Мокрая одежда, слившись с телом в одно целое, не спасала, а дождь все хлестал, беспощадно, подчиняясь высшему закону природы.