Людмила Бояджиева - Портрет в сандаловой рамке Страница 25

— Не будем. Ведь у нас есть настоящее и будущее. Мы нашлись — и это чудо. Давай есть и пить, словно именинники или жених и невеста или…

— Номинанты премии «Обыкновенное чудо». На рамке написано — не пугайтесь, произошло чудо. Пряталось, пряталось и вот оно — явилось! Держитесь, везунчики! Вы никогда не были знакомы, ухитрились произвести на свет дочь, разлетелись в разные стороны и случайно нашли друг друга через девятнадцать лет. Нормально… Интересно, почему мне упорно кажется, что у меня крыша едет? Что так не бывает… Что такие трюки устраивают только фокусники… Глеб, скажи, что это не сон.

— Не сон, милая, не сон… — заверил Глеб с некоторой грустью.

— Не сон, но и не правда? — насторожилась Вера. — Ты снова солгал, да?

— Хочешь чистейшую, самую правдивую правду? — Глеб вскочил, уронив стул. — Хочешь? Тебе действительно нужна она?

— Нужна… — проговорила Вера нерешительно и тут же спохватилась: — Нет! Хватит. Хватит распутывать. Если тянуть за нитку, можно распустить все вязанье и остаться голыми.

— Пожалуй, я предпочту остаться голым. Голым, но честным. Ты можешь расслабиться и выслушать меня спокойно?

— Что-то еще случилось? У тебя странное лицо, факир.

— Лицо вруна… Я врун от рождения — это наследственное. Дед шпионил пол века, отец… в общем тоже… Я сбежал на другой фланг и решил: «Правда и только правда!» Буду жить правильно.

— Так не бывает. Не получается жить правильно. Юношеский максимализм отступает, тяга к высокой нравственности и необыкновенной порядочности притупляется. Реальность умеет это делать — губить идеалы. И отлично! Как же существовать, да еще и работать с неутолимым желанием иметь ангельски чистую совесть? — механически бубнила Вера, думая совсем о другом: «сейчас все рухнет. И ничего починить будет уже нельзя…»

— Твоя ирония справедлива. Не получалось у меня с ангельской чистотой. Но сейчас, когда рядом ты, мне она просто необходима — чистая совесть. Пусть не ангельская — человеческая… Уф-ф-ф… Слушай…

— Нет! Нет! — Вера закрыла его рот ладонью. Он поцеловал ее и отпустил. Даже немного оттолкнул и посмотрел глазами комикадзе, делающего смертельний вираж: — Я никогда не был знаком с Маргаритой Вишняковой, я не был в Домбае, моя фамилия не Майков…

— Значит — Машка — не твоя дочь… Ты — вообще не Он. Не тот, кого я ждала. Подмена, дублер… — губы Веры задрожали, но она героически старалась придушить слезы. — Обидно, обидно, обидно! До чего же обидно! Подарили и отобрали! Это жестоко…

— Пойми, я боялся потерять тебя. Когда понял, что Анна и ты — связаны таинственной нитью, а значит, мой дед убил почти тебя, мне стало страшно! Потому что уже стало очевидно с устрашающей ясностью: мне нужна ты и только ты. Как же мне захотелось стать тем твоим первым… Тем, кого ты искала и ищешь. Отцом Машки! И я стал им.

— Но это не правда! — крикнула Вера, пытаясь заглушить боль потери.

— Не истина в чистом виде. Да такой истины — правды для всех — вообще нет. У меня лично она другая. Слышишь — другая! Я хочу быть счастливым с тобой!

— А как же все хорошо складывалось! Вся жизнь — целиком со всеми ее ударами и дарами обрела смысл. Смысл! Я почувствовала себя такой сильной — Победительницей… Любимицей судьбы, получившей желанный подарок… — Вера подняла на него полные ненависти глаза. — Теперь я никогда никому не смогу верить. Я не смогу доверять даже себе… Уходи.

— Ты точно этого хочешь?

— Уходи.

Глеб положил на стол ключи: — Здесь все ключи от дома. Этот дом я приобрел на твое имя. Купил у твоих друзей, когда узнал, что в нем находилось фотоателье Мишеля Тюсо. Пожалуйста, запри за мной дверь. И не стой у открытого окна, особенно, если хочешь сообщить нечто важное.

Подхватив фотоаппарат, он стремительно вышел. Быстрые шаги сбежали по лестнице и хлопнула с надрывом, словно поставив точку, дверь внизу.

Вера тупо сидела у накрытого стола, потом вскочила, в ярости расшвыряла краски, бумаги. Схватила портрет и рванулась с ним к окну в иступленном желании рассчитаться с обманом. Уже занесла над улицей, но громко всхлипнула, прижала портрет к груди, и вместе с ним опустилась на пол.

— Больно… Здесь больно… Та серебряная игла… Прямо в сердце… — шептала она, не пытаясь унять слезы.

«— Помню, милый, светлый день,помню ландыш и сиреньКак в звенящей тишинеты в любви признался мне…

— Обещала нам весна,Что не кончится она:Будут птицы веселиться,Навсегда умчатся прочьснег и град, и злая ночь

Обещала нам счастье весна…»

Пели на улице музыканты свой жалостливый романс.

За окном раннее утро, курлычут горлицы, ветки каштана поднимают свои роскошные праздничные свечи. Вера спит, свернувшись на козетке с портретом в обнимку. В комнату тихо вошел мужчина со свертком, осторожно огляделся, долго смотрел на спящую Веру. Стараясь не разбудить ее, развернул сверток, достал из него веточку дикой белой розы, пакет с овощами и нечто свернутое в трубку. Положил цветы у лица спящей, а на полу расстелил маленький коврик изнанкой кверху. Затем на цыпочках удалился на кухню, откуда тотчас же донесся грохот посуды.

Вера проснулась, увидела розы, снова зажмурилась и открыла глаза: — Почему хороший сон никогда не возвращается? Почему вообще от меня уходит все самое дорогое? — насторожившись, она прислушалась к звукам на кухне, резко села и позвала: — Машка?! Машуля!

Появилась не Маша. Подвязанный полотенцем, из кухни вышел Глеб:

— А не отведать ли нам горячего борщеца, хозяйка? — он сел у ее ног и взмолился: — Ну не могу, не могу я тебя бросить! Не уйду, хоть убей. Убей, чтобы не мучился.

Вера положила руку на его голову, но вместо того, чтобы погладить больно накрутила на палец плотную русую прядь.

— И почему, ну почему ты все это придумал? Про Домбай и ту ночь в моей комнате?

— А ты? Ты же выдумала Анну и Мишеля, — он морщился от боли, но не пытался освободиться.

— Не выдумала — вспомнила. Вот — даже на рамке надпись про это. Про воспоминания, хранящиеся в глубинах памяти.

— Да не знаю я санскрита и не ведаю, что там написано! Ай! Больно же!

Вера оттолкнула его, отвернулась: — Господи! Все-все — ложь… Жизнь моя — глупая, запутанная, пошлая… И ты не Странник!

— Странник! Рыцарь, искавший тебя долго-долго. Я прожил жизнь Мишеля, я влюбился в Анну, я верный, преданный… И вообще — знаю нечто самое главное. Смотри… Глеб показал на коврик у ног.