Альбина Скородумова - Французская мелодия, русский мотив Страница 27

Прошла зима, за ней весна. Летом я снова стала пасти коров на все том же лугу. Только теперь каждый новый день я встречала с улыбкой. Потому что знала, что он принесет мне встречу с самым близким мне человеком.

Не буду утомлять тебя излишними деталями, скажу только что за все годы моего изгнания, время, проведенное с Данилой, стало для меня отдушиной, светлым пятном в беспросветной деревенской жизни, которую мне уготовила маменька. Своей ссылки в Малатьевский я так и не смогла ей простить…

Она надеялась, что я смогу отсидеться в забытом богом и людьми Малатьевском, не умру с голоду и не заболею от недоедания. Но в это время на Кубани начались брожения, этот благодатный край так лихорадило, что отзвуки доносились и до нашего хутора. Дон и Кубань, вместе со своим «младшим братом» Тереком, где всем заправляло казачество, не хотели признавать Советской власти. Большевиков активно поддерживала неказачья часть населения, а также дезертиры, которых было в этом краю предостаточно.

Больше всего боялись, что «красные» могут конфисковать или попросту отнять все нажитое, особенно переживали за отличных лошадей. Ведь казак без коня — уже не казак, поэтому дед Григорий с сыновьями оборудовал закрытый сарай, подальше от любопытных глаз, где в случае чего надеялся спрятать лошадей. Сарай находился километрах в двух от хутора, в лощине, у небольшой речушки, с заросшими кустарником берегами. Был он неприметным, так как летом вокруг было много зелени и кустарников, а осенью из-за распутицы сюда никто никогда не забредал. Помимо стойла для лошадей дед оборудовал небольшую комнатку с топчаном, столом и лавками, ящик для продуктов — соли, муки, спичек. В общем, дед Григорий со свойственной ему обстоятельностью все сделал на совесть, в случае чего здесь можно было пару недель прожить, никому не попадаясь на глаза.

Весной, когда наступила пора выпаса коров, я приспособилась пасти их в лощине, где находился сарайчик. Трава там была замечательная, коровам ее хватало с лихвой, они не разбредались кто куда, а, откушав изрядное количество сочной травки, тут же укладывались отдыхать. Я же, чтобы не бездельничать, принесла в «схоронку», как называл сарайчик дед Григорий, корзинку для рукоделия с нитками, иголками, выпросила у Татьяны лоскут белого полотна и стала вышивать картину. Такую, как висела в кабинете у отца — всадница на гнедом коне на фоне горящего поместья. Постепенно схоронка стала для меня самым любимым местом, вторым домом, где я была хозяйкой. Казалось, что о ее существовании все позабыли, мне это было на руку. Я каждое утро приходила сюда не как на работу, а как к себе домой, возвращаясь лишь к вечеру в Малатьевский.

Омоем добровольном уединении в схоронке довольно скоро узнал Данила и стал частенько ко мне заглядывать. Отсутствие друзей и подруг, тоска по Петербургу, чувство покинутости и заброшенности (матушка практически не присылала о себе и сестре никаких известий) сделали свое дело. Мы с ним стали очень близкими друзьями, близкими не только духом, но и телом.

Удивительно, что прошло столько лет, а я хорошо помню те весенние дни, когда мы почувствовали себя взрослыми и влюбленными друг в друга. Мне только-только исполнилось шестнадцать, Даниле было семнадцать. Наши встречи напоминали скорее ритуал — муж приходит домой, его встречает любящая жена. Я приносила с собой всякие вкусности, он — небольшие подарки для меня, схоронка заменяла нам дом. Здесь было чисто, тепло, уютно, и никого, кроме нас. Только я и Он. Каждого визита я ждала с особым трепетом и волнением, и если Данила немного задерживался, безумно расстраивалась, — а вдруг что-то случилось, вдруг не придет? Но он всегда приходил, такой же взволнованный, как и я. Так получилось, что грешницей я стала с младых ногтей. Возможно, поэтому твою мать, Марьяша, я пыталась воспитывать в строгости, чтобы с ней не произошло такого, как со мной. Но все получилось иначе. Видно, за грехи мои тайные Бог послал мне в наказание такую дочь. А потом смилостивился, пожалел и наградил меня такой славной внучкой, как ты….

Наши встречи с Данилой продолжались все лето и осень, которая в тех краях замечательная. Бархатный сезон в Сен-Тропе ничто по сравнению с тихими сентябрьскими вечерами в Малатьевском. Но в октябре пошли дожди, скотину стали держать дома, пастушка Наташа вынуждена была помогать по хозяйству. Встречи стали все более редкими, а к зиме прекратились вовсе. Несколько раз дед Григорий, завидев Данилу у околицы, грозил ему берданкой — боялся за своих коней, потому что упорно считал его цыганом и, как следствие, конокрадом. К счастью, старик и не догадывался, что Данила высматривает меня, а не его каурого любимца Бурана, которого он называл Бориской. А вот Татьяна сразу поняла, в чем дело, и сделала свои выводы…

В своей правоте она убедилась очень скоро. В ноябре, когда выпал снег и па хутор пришла зима, я стала плохо себя чувствовать. «Опять, что ли, заболеваю», — думала по утрам, когда меня начинало тошнить. Начались головные боли, головокружения. Как-то в бане я пожаловалась Татьяне на свое самочувствие. Надо сказать, что она заменяла мне и подругу, и старшую сестру, и мать. Кузьминичне жаловаться на здоровье я боялась — она после моей болезни так переживала, что чуть не заболела сама. С Татьяной я могла говорить на любые темы — из всего моего малатьевского окружения она была самым надежным человеком.

Когда она стала парить меня веником, я на мгновенье потеряла сознание. Раньше такого не случалось никогда, баню я переносила совершенно спокойно. Татьяна подхватила меня под руки, вынесла в предбанник и стала брызгать в лицо холодной водой:

— Наталка, что это с тобой, никак опять легкие простудила?

— Не знаю, меня сильно тошнит, и голова закружилась.

— И как давно с тобой такое происходит ?

— Да уж недели две.

Татьяна рухнула рядом со мной на скамейку, обхватила голову руками и запричитала:

— Да чтоб ему с коня на всем скаку свалиться! Да чтоб ему руки, ноги переломать ….

— Тань, ты чего это, а ?

— Молчи лучше, тоже мне, барынька…

И так выразительно она на меня посмотрела, что я поняла — случилось страшное. Так оно и было — я забеременела.

Вот такое, девочка моя, у твоей бабушки в далекой юности случилось приключение. Ничего не может быть в жизни страшнее того, что мне пришлось пережить совсем еще девчонкой. Я прожила очень долгую жизнь, всякое повидала и теперь смело могу утверждать, что за ошибки молодости приходится дорого расплачиваться…