Молчание Гамельна (СИ) - Варенова Александра Страница 3

— Какие страшные взрослые слова. Ладно, задам вопрос по-другому: ты хотела заняться со мной сексом?

Леона даже глаза округлила.

— Ты с ума сошел? Никуда я ничего запихивать не собиралась! Меня просто повело. Захотелось тебя лизнуть — и все. Ну, может быть, только… Но это вообще другое!

Гамельн вздохнул, как вздыхал обычно, когда Леона не понимала решения задачи, разобранной на аналогичных примерах много раз.

— Все-таки ты хоть и львица, но еще совсем невинна.

— А ты взрослый-серьезный с устоявшимися позициями?

Гамельн вздрогнул. А Леона продолжила нападать.

— Только и делаешь, что морали читаешь да ноешь. И я не про эту глупую Вивиан! Ты не потерял ни меня, ни других детей, ни ба — и всегда можешь всех вернуть. Я готова тебе в этом помочь. Только попроси!

— Лео, ты о чем? Я отсидел в тюрьме пять лет за похищения. Пять лет! Меня назвали Гамельном, Гамельнским крысоловом, хотя я никому не мстил. Я хотел создать семью, настоящую. Но в итоге лишь морочил всем головы. Потому что вместо одной семьи захотел две. И мироздание меня наказало. Не пойму только — почему наказало и их?! Кевин… я никогда не вымолю у него прощения.

— Ты не виноват. Ты не виноват, Гамельн! Это грехи чокнутых мамаш с папашами. Я уверена — ни Сьюзен, ни Чарли, ни Оллин не держат на тебя зла. Даже ба не держит — ты спасал ее как мог, и сейчас она живет в более комфортных условиях, ведь так?

— Если психбольницу можно назвать комфортными условиями, то да.

Мама Гамельна страдала деменцией. Шесть лет назад Леона не очень это понимала. Да, ба была со странностями, но у кого этих странностей не бывает?

Зато домик в лесу Леона смело и безоговорочно называла Домом. Это был их приют, убежище, теплый очаг — для покалеченных судьбой и людьми, самыми близкими людьми… Кевин голодал и ходил в обносках, Сьюзен били за малейший проступок, Оллин в роли служанки следила за хозяйством и младшим братом, Чарли сидел в четырех стенах роскошного особняка без права гулять и с кем-то дружить, а Леона страдала от травли одноклассников, пока мама ничего не замечала. Гамельн спас их — всех их — и привел в домик в лесу, где они стали семьей.

— Гамельн, я хочу, чтобы было как раньше.

— Как раньше не будет, — Гамельн буквально отрезал фразу. — Более того, если сейчас снова начнут пропадать те же дети, в первую очередь подумают на меня. Это во-первых. Во-вторых, выросла не только ты, львенок. Чарли, Сьюзен и Оллин по тринадцать-четырнадцать лет. Это совсем другая ответственность и условия проживания. Да и они уже далеко не такие доверчивые, наверняка замкнутые и со своими потребностями и интересами. В конце концов, им нужно учиться. Я не уверен, что смогу все это им дать, тем более легально, а не в обход законов, что опять-таки привлечет полицию. В-третьих, даже если побыть фантазерами, которым все удается, где мы все и на что будем жить? Забудь про домик в лесу. Полиция про него в курсе, и то, что комфортно маленьким девочкам, может быть совсем не в радость подрастающим девицам. Ты подумала обо всем этом?

— Но я теперь тоже работаю! Вдвоем мы вполне потянем. А что до условий — нормальные там условия! Ну, чуть переделаем — я попрошу своих помочь, — чуть закупимся и заживем! А полиция что, в полиции тоже люди.

— Как у тебя все складно получается.

— А то ж, — Леона выпятила грудь, уже кое-что прикидывая в голове.

— В-четвертых, — Гамельн прокашлялся. — Если тебя снова потянет меня «просто лизнуть» — ничего не выйдет. Придется завязаться узлом, львенок.

Это… это что сейчас за заявочки! Леона открывала и закрывала рот, не в силах выплеснуть всю степень возмущения.

Гамельн неспешно поднялся с дивана — уставший и красивый как черт! — и присел рядом.

— Львенок, я понимаю твои переживания и боевой запал — в тебе всегда была тяга к справедливости. Но мы не будем больше об этом говорить, слышишь? Я научился ценить спокойствие и стабильность и не хочу в очередной раз наломать дров. Как только вышел из тюрьмы, я узнал про каждого: самое страшное и непоправимое случилось с Кевином. Его смерть будет висеть на сердце до конца дней. Что касается остальных — их судьбы, может, сложились не лучшим образом, но жизням ничего не угрожает. В противном случае я бы не медлил.

Леона хмуро на него зыркала. На языке вертелось: «Иногда жизнь — участь куда худшая, чем смерть», — но Гамельн и сам это знал. Почему-почему-почему все так сложно? Выход наверняка был. Стоило просто поискать. Шесть лет назад таким выходом для Леоны и остальных детей стало похищение. Только вот жизнь — не сказка, и волшебного портала в другой мир не существовало.

Между тем Гамельн прошел к комоду и взял из вазы шоколадную конфету в обертке. Антистресс, как он их называл.

— Съешь и остынь.

Да он… да этот тип!

— Вот и остыну в ближайшей реке!

Леона выскочила на улицу и понеслась куда глаза глядят. День был безнадежно испорчен.

Конечно, ни в какую реку Леона не плюхнулась. Она ж не дура. Так — пометалась по берегу. Вода по-прежнему готова была выслушать все.

— Этот Гамельн… да что он о себе возомнил! — Леона набирала полные горсти гальки и швыряла, швыряла… По воде расходились мутные круги. — Забудь! Отпусти! Не мечтай! Не живи! Это как вообще называется? Я знаю другого Гамельна! А не этого мягкотелого рохлю! Р-р-р-а!

Леона прокричала, вспугивая мелких пташек, и плюхнулась на задницу. Легла, подложив под голову свернутый калачиком пиджак. И пусть потом весь изгвазданный будет — Леона надеялась никогда его больше не надевать. Небо потемнело, став васильковым. Сколько времени, интересно? В целом плевать, главное — не опоздать на поезд. Раз уж Гамельн оказался таким гостеприимным!

Что на него нашло вообще? Собрались отпраздновать выпускной, угу. Все та тетка виновата! За каким хером она вообще пошла в торговый центр? Поближе ничего не нашлось? Еще и мужа притащила… У Леоны снова зачесались кулаки: надо было этому мужлану еще по роже съездить и ботинками по ребрам добавить. Лежачего не бьют — лежачего добивают. Ладно, встретились-свиделись. Хорошо еще без: «Ого, ты так изменился! Как тюрьма?». Тетке вообще, судя по всему, глубоко фиолетово. Чего Гамельн так из-за нее загрузился? Учит смотреть вперед, а сам? Мало ли кто там каким был в прошлом. Это совершенно неважно. Ты докажи здесь и сейчас, что можешь уложить в одиночку сотню, а не бахвалься былым! «Вивиан — не обычная». Ну застрелиться теперь.

Гамельн — ее, Леоны! Ее! И никакие крали этому не помешают.

Леона буквально подскочила, пыхтя как нагретый чайник. Набрала гальки, круглой и плоской, рассекла течение блинчиками, финальный забросив на другой берег. Вот так-то вот.

— Гамельн — мой. Он меня нашел, приручил, научил быть хищницей, и теперь он — мой. Я так хочу.

Река продолжала свой бег: по кромке чуть ли не светящаяся, а на глубине — как чернила. Небо нависало крыльями ворона. Леона всматривалась в тонкую полоску горизонта, будто надеясь увидеть там знак. В памяти всплыло, как год назад она вновь встретила Гамельна — похожим вечером, на этом самом берегу. За пять лет ее волосы из каре отросли по пояс, они с мамой переехали и наладили отношения, а в новой школе оказалось вовсе не плохо и быстро нашлись друзья. Гамельн за это время заметно постарел и осунулся, но от него по-прежнему веяло внутренней силой. И все же Леона нужна была ему. Хотя бы для того, чтобы понять — он все сделал правильно, он не ошибся, когда забрал ее, шуганную и в синяках, с собой.

Ох уж этот Гамельн! Все с ним не как у людей. Хоть прись обратно и заявляй львиные права. Но обойдется. Пусть поволнуется. Порефлексирует. И придет к выводу, что был совершенно не прав!

Поезд, в который Леона заскочила в последний момент, уносил ее прочь от столицы. И давал возможность о многом подумать. Например, какие на вкус губы Гамельна, если лизнуть основательнее? А если поцеловать? И так, чтобы, ну, по-настоящему. Мысль отозвалась сладким томлением в животе. Нет-нет-нет! Леона обижена и не будет фантазировать о… Леона уставилась на свое мутное отражение в стекле с надписью «Не прислоняться» и очень захотела об это самое стекло побиться лбом. Да дьявол задери! Почему в ее жизни все через одно место? То кувырком с ног на голову, то Гамельн — предел эротических фантазий.