Юлия Кова - #DUO (СИ) Страница 3

'Вот его я и сделаю героем своего романа, когда буду выбирать обложку для книги', — тут же решила я.

То, что произошло через секунду, смахнуло мою уверенность так же быстро, как порыв ветра уносит с собой ненужный клочок бумаги. Брюнет что‑то сказал блондину, и тот обиженно надул щеки. Брюнет же непринужденно улыбнулся, продемонстрировав белозубую улыбку, плавно встал (и куда только делась скованность?) и уверенным шагом направился к парочке девиц, на вид лет восемнадцати (высокие каблуки, мини — юбки, сильно декольтированные топы, с такими вырезами на груди, которые даже не приглашали в постель, а буквально туда тащили). На меня, стоявшую рядом, брюнет даже не взглянул. Для него меня словно не было.

— Привет, зайки, — начал молодой человек тем подкупающим тоном, который заставил меня замереть и стать невольной свидетельницей сцены классического 'съёма', которая сейчас разворачивалась перед моими глазами. — Ну что, как ваши дела?

'Зайки' немедленно залились жизнерадостным смехом:

— Ой, а этот молодой человек, оказывается, к нам? Прям так неожиданно, Оля.

— Ой, сама не знаю, что и сказать, Наташа.

Пока 'зайки' трещали и ёжились в лучах обрушившейся на них славы, брюнет успел вплотную приблизиться к ним и приобнять их за талии. По — хозяйски притянул рыжую к себе. Секунда — и он медленно провёл кончиком носа над её ухом.

— Всю жизнь хотел вдыхать такой запах, — сообщил брюнет тем вкрадчивым голосом, от которого у рыжей 'зайки' моментально подкосились ножки. — Как тебя зовут, мечта всей моей жизни?

— Оля… — растерялась 'зайка'.

— Оля, — повторил парень, растягивая букву 'л', точно покатал это имя на языке. — А вас? — Это было адресовано брюнетке, которая принялась ревниво грызть алые губки.

— Наташа! — рявкнула брюнетка.

— Оля и Наташа? Чудесно… Не возражаете, если мы с другом угостим вас кофе? — Последнее было обращено к брюнетке. Оглядев блондина, сидящего за столом, 'зайка' хищно прищурилась.

— А давайте, — задорно объявила она.

И пара усмиренных 'заек' в объятиях хитроумного мальчишки направилась к блондину.

'Ну ничего себе…'

Этому темноволосому хлыщу на вид было лет двадцать пять, мне — уже двадцать семь, и я никогда — слышите? — никогда не оказывалась в той нелепой ситуации, когда тебя вот так, легко и просто, проигнорировали. И в моём детстве, и в более позднем отрочестве, и в институте, и даже в бюро переводов, где я работала последние три года, я всегда была первой, на кого обращали внимание, и единственной, кем всегда восхищались. Правда, люди, хорошо меня знавшие, добавляли ещё одно: 'Дуа — это редкостное сочетание красоты и стервозности'. А теперь я со всеми своими активами буквально шла на дно, оказавшись в унизительном положении своих подруг, которым на выпускном не хватило пары. Оценив, как я выгляжу со стороны, с этим своим уязвлённым лицом и раздражённым взглядом, я фыркнула. Кого я ревную? К кому? Зачем? Это было просто смешно! Стараясь не оглядываться на щебет и голоса, доносившиеся ко мне со стороны кафе, я затолкала в шелковые недра сумки мобильный телефон и зашагала в сторону эскалаторов, ведущих в зону парковки. Нашла свой золотистый 'ауди', видевший и лучшие времена, и отправилась домой, к Димке.

Играя на дороге в 'пятнашки' с другими автомобилями, я быстро двигалась в сторону Олимпийского проспекта и размышляла ни о чём и обо всём. О том, что 'Дуа' — это моё школьное прозвище, образованное от моей грузинской фамилии, Тодуа. Мама, редкая по красоте грузинка (а у настоящих грузин только светлые глаза и светлые волосы) назвала меня Катя — Екатерина, уверяя всех и каждого, что это имя носили только красавицы, королевы и святые. 'И ещё грешницы', — с некоторых пор мысленно добавляла я.

Впрочем, 'грешить' я начала скорее поздно, чем рано. Мой первый 'грех' случился со мной в шестнадцать лет, за полгода до того, как от рака сгорела мама. Отчаявшись от мрачного ожидания неизбежного конца любимого мной человека, я безвольно отдалась своему однокласснику, который был моей первой детской влюбленностью. Игорь стоял со мной на похоронах, когда в землю опускали обитый красным гроб, и преданно оставался рядом ещё год. Потом наши отношения сами собой сошли на 'нет', потому что дружба, увы, сломалась, а любовь, потоптавшись на обломках полудетской связи, замешанной на признательности и тоске, ушла, так и не случившись.

Следующий 'грех' произошёл у меня ровно через полтора года. Синеглазый Серёжа был братом моей институтской подруги. Из жарких, совсем не братских объятий родилась настоящая страсть — и такая же ревность, которая у мужчин обычно сопряжена с отчаянием, а у женщин — с предприимчивостью. Устав от ежедневных объяснений на тему: 'Почему ты ему улыбалась? Кто тебе звонил? Где ты была?', я не придумала ничего лучше, как устроить дикий, злой и недостойный гордой фамилии моих предков скандал, и удалилась в будущее, уже манившее меня обложками глянцевых журналов. Нет, дело было не в поиске лучшей доли или больших денег — к тому моменту я начала сниматься в рекламе свадебных платьев, восхитительного белья и дорогих автомобилей 'А — класса', и даже связала свои дни и ночи с симпатичным шведом — фотографом модельного агентства 'Арт — Престиж'.

История чувств, подиума и профессиональных съёмок закончилась через два года, когда агентство стало напоминать миниатюрное эскорт — бюро в стиле Листермана, а мой любимый — вести странные речи о том, что было бы неплохо снять домашнее порно. 'Нужно всё попробовать, пока ты красива и молода. Хочешь, я покажу тебе некоторые наши с тобой сеты?' Увидев то, что наснимал Бьорн, я проплакала полночи. Как девушка не только красивая, но и разумная, я утром собрала свои вещи, забрала все свои и его негативы и навсегда выкатилась из студии, показав шведу на прощание средний палец и пообещав, в случае чего, нажаловаться своему папе.

Последним моим 'грехом' стал Дима — Дмитрий Бергер, симпатичный тридцатилетний разведённый шатен с лучистыми глазами, заглянувший в бюро переводов, где я подвизалась в качестве карманного полиглота. Диме был нужен мультиязычный переводчик на техническую литературу. Начальнику бюро переводов было проще предложить меня, знавшую три языка. К слову, иностранные языки я учила с лёту. Правда, этот мой дар Бог ещё при моём рождении обменял на мою полную беспомощность в математике, о чём Димка тогда не догадывался. Как не знал он и о том, что моей единственной и безусловной любовью на все времена оставались лишь книги.

С раннего детства я очень любила читать. 'Унесённые ветром', 'Театр', 'Гордость и предубеждение' стали моими первыми друзьями, а Скарлетт О'Хара, Джулия Ламберт и Элизабет Беннет — героинями на все времена. Правда, до того, как это случилось, я написала свой первый роман, который назывался 'Любовь зла'. За этим 'творчеством' последовали 'Любовь зла-2', 'Любовь зла-3' и даже 'Любовь зла-4'. Те рукописи я под огромным секретом показывала только маме. Мама хвалила меня, и лишь спустя многие годы, уже будучи первокурсницей Литературного института имени Горького (выпускниками которого, к слову, являются Евтушенко, Симонов, Пелевин и поэт Николай Глазков) я смогла по — настоящему оценить улыбку на маминых губах и то, как мама забавно покусывала внутреннюю сторону щеки, принимая мои 'нетленки'. После смерти мамы моими преданными читательницами были только подруги. Дима же оставался к моему творчеству совершенно равнодушен, что не мешало мне любить его искренне и верно.