Джекки Коллинз - Ее оружие Страница 3

В адрес Маргарет продолжали сыпаться угрозы. От нее требовали покончить с «великой революцией куртизанок», как образно назвал ее деятельность журнал «Нью-Монс-Мэгэзин», поместивший фото Маргарет на обложке и посвятивший этому движению целых шесть страниц…

Дюк с трудом протискивался сквозь толпу собравшихся у входа в больницу, натыкаясь на каждом шагу на полицейских, журналистов и телерепортеров. За Дюком следовали его менеджер и личный пресс-секретарь. Не отвечая на вопросы, они добрались наконец до двери лифта, где путь им преградил полицейский.

— Черт возьми, — вспылил Дюк, — уберите этого типа с дороги, иначе я вытряхну из него душу.

Рука полицейского нервно дернулась к кобуре пистолета.

— Спокойно, Дюк, — быстро вмешался менеджер, — он ведь для охраны Маргарет здесь. Касс, должно быть, уже где-то там, наверху.

Послали за Касс, и та уговорила полицейского пропустить их.

— Как это случилось? — спрашивал Дюк отрывисто. — Они кого-нибудь арестовали? Она будет жить?

— Думаю, что нет, — отрешенно ответила Касс, — она обречена.

Подошла Рио.

— Все кончено, — сказала она, — Маргарет только что скончалась.

3

Мэри-Энн всякий раз забавляло, когда на Энцио, этого могущественного человека, накатывало желание самому приготовить обед. Тогда он выгонял всех из кухни, повязывал фартук и начинал священнодействовать, колдуя над спагетти, чесночным хлебом и своим фирменным соусом «а ля Энцио». Так случилось и сегодня.

— Дорогой, ты такой смешной в этом фартуку прощебетала Мэри Энн. Она была единственной из всех домочадцев, кому Энцио разрешал находиться при этом на кухне, и то в качестве наблюдательницы.

— Ты не хочешь, чтобы твоя малышка Мэри помогла тебе?

«Малышка» — так прозвал ее Энцио. Ей было невдомек, что так он называл и всех ее предшественниц.

— Нет, — решительно покачал Энцио головой, — принеси-ка лучше немного вина.

Принеся вина, Мэри-Энн села на кухонный стол, свесив красивые длинные ноги. На ней было черное, плотно облегающее платье с глубоким вырезом. Энцио лично заботился о ее гардеробе, блюдя один и тот же стиль. Он не разрешал ей носить брюки или юбки и не терпел малейшей небрежности в ее одежде. Мэри-Энн это вполне устраивало. Сравнивая свою теперешнюю жизнь с прошлой, она находила, что быть вместе с Энцио несравненно приятнее, поэтому во всем шла ему навстречу. К тому же она не забывала, что Энцио знаменит, и ее самолюбию льстило, что она принадлежит такому человеку.

— А ну-ка, попробуй!

С гордым видом Энцио поднес к ее рту ложку с дымящимся, острым соусом.

Та послушно открыла рот и тут же громко и жалобно вскрикнула.

— Ай, Нунци, что ты делаешь, ведь горячо же, ты обжег своей малышке рот!

Энцио оглушительно расхохотался. Он был в праздничном настроении, сегодня вечером он готов был смеяться буквально надо всем.

— Какой ты противный, — надулась на него Мэри-Энн, — как ты можешь так поступать с твоей малышкой!

— Ты еще не знаешь, каким я бываю противным. — Энцио обмакнул палец в кипящий соус, облизнул его, хмыкнул довольно и добавил еще немного вина.

— Ты хорошенькая маленькая девочка, оставайся такой, какая ты есть — и все будет в порядке.

Мэри-Энн по-своему очень нравилась ему. Она была глупее, чем большинство ее предшественниц, и никогда не задавала лишних вопросов. Она была в его вкусе, а что касалось секса — то просто безотказна. С этим у него с Мэри никогда не было проблем. Он терпеть не мог, когда его отношения с женщинами превращались в обычную рутину: достаточно привести какую-нибудь из них к себе, как уже через пару недель она начинает считать тебя своей собственностью. И потом эти постоянные дурацкие вопросы, это неуемное любопытство, а то вдруг жалобы на головную боль, когда ему хочется женского тела. Энцио очень гордился тем, что даже теперь, в свои шестьдесят девять лет, он еще в состоянии был один, а то и два раза в неделю обладать женщиной. С удовольствием — и вместе с тем с долей грусти — он вспоминал о тех временах, когда он мог проделывать это до четырех раз за ночь. Да, он был мужчина что надо!

Теперь продолжить традицию должны его сыновья. К тому же у него их трое — здоровые молодые парни в самом соку, его гордость, надежда всей его жизни. Он не сомневался, что они продолжат род Бассалино, а когда он совсем состарится, будут защищать его, как он сейчас защищает их.

Какое счастье, что они пошли не в мать. Энцио считал ее ненормальной. Она все время сидела, запершись в своей комнате, шпионила за всеми, подглядывала из окна и разговаривала только со своими детьми, когда те ее навещали. И все это время она не оставляла попыток сломить Энцио, ждала от него какого-то раскаяния.

Раскаиваться? В чем? Он и не думал об этом. Пусть себе страдает. То, что он делал, касалось только его одного, и ей не было до этого абсолютно никакого дела.

Раньше, когда Энцио был в расцвете сил, он не пропускал ни одной юбки, за что его наградили прозвищем «бычок». Иногда ему приходилось сидеть на голодном пайке. А однажды, когда он забавлялся с женой Винсента зе Хога, одного из своих друзей, он получил пулю в зад, благо в первый и последний раз в своей жизни. «Точно в яблочко», — смеялись за его спиной.

Вообще-то говоря, злые языки немного привирали, рассказывая потом эту историю. Что правда, го правда. Винсент зе Хог действительно пальнул в него, но пуля прошла через ягодицу, не причинив ему никакого вреда. На благополучии Энцио эта история не отразилась никоим образом, зато Винсента зе Хога с того дня стали преследовать всяческие неприятности. Началось с того, что у него сгорел дом, а кончилось тем, что ноги его замуровали в бетонный блок, который затем опустили на дно реки, но все же успели поднять в самый последний момент, когда Винсент уже почти перестал пускать пузыри. С Энцио были шутки плохи!

Вскоре после того случая он познакомился с Розой Вакко Мора, дочерью одного из своих друзей, и женился на ней. Она ему сразу понравилась. Стройная, изящная фигурка, чуть надменное лицо, кроткая и целомудренная, словно итальянская мадонна. Они устроили пышную свадьбу, на которую съехалось бесчисленное множество гостей. Роза была одета в белое кружевное платье, а Энцио блистал в черном атласном фраке, с красной гвоздикой в петлице, в белоснежных туфлях и перчатках. Розе было всего семнадцать, а Энцио уже исполнилось тридцать три.

Эту пару охотно принимали в обществе. Роза, с ее спокойным нравом, выросшая в тепличных семейных условиях, быстро переняла более подвижный образ жизни своего мужа. Ей претила мысль быть домохозяйкой, торчать дома, заниматься только кухней, детьми, да ходить в церковь. Вскоре у них появился первенец, уход за которым полностью возложили на няню. Сама же Роза практически все время находилась в разъездах вместе с Энцио.