Владимир Лорченков - Возвращение в Афродисиас Страница 3

— Добро пожаловать в двухнедельный тур «Путешествие в Афродисиас»!

Капуташ

Само собой, сказал он не так. У нашего гида был акцент. Акцент? Черт знает что! Каша во рту, опилки в голове, яд на устах. Только и делал, что глядел на всех со змеиной улыбочкой, да пришептывал.

— Силющай, силющай…

И «добро пожаловать в двухнедельный тур «Путешествие к Афродисиасу» в его устах звучало, как:

— Дабро пжяльвать в дивухнидлный тюр путшествий в Афрдисис.

Говорил он ужасно, безграмотно, бездарно… Но с невероятным апломбом! Так пишут современные русские писатели. И, как все они, гид Мустафа считал себя гением. Он не смущался. Стеснение — не для турецкого мужчины, особенно, если он занят в туристическом бизнесе. Мустафа искренне был уверен в том, что ВЕЛИКОЛЕПНО владеет русским языком. Между тем, хуже него говорили только пограничники в аэропорту Анталии, смотревшие на меня неодобрительно из‑за бороды. Им, видите ли, не нравилась моя борода. Она делала меня не чень похожим на толстого, одутловатого мужчину, запечатленного на моем заграничном паспорте Республики Молдавия. И плевать им, что в том же паспорте есть вклеенная виза Канады, на которой тот же самый я изображен уже с бородкой, уже похудевший. Они хотели денег. Силющай, силяющай. Нет, нет, все очень честно. Турция — страна, победившая коррупцию. Так что они хотели денег не лично себе, они хотели, чтобы я пополнил бюджет их замечательной республики, созданной выдающимся гением Ататюрка — силющай — на обломках Османской империи, да будут прокляты ее дни. Они требовали от меня штрафов, требовали, чтобы я переснялся, требовали… Чего только они не требовали! Когда я, наконец, перешагнул линию таможенного досмотра, у меня не оставалось сил. Ну и что! Двое дюжих молодцев подошли ко мне, взяли аккуратно — этого у них не отнимешь — под локотки, и перевернули. Стали трясти. Потом отпустили. Велели прыгнуть. Я подчинился. Звякнула мелочь. Отлично, проходите, воскликнул один из них. Вдалеке позвякивали мелочью другие туристы, которым велели — всем! — при переходе государственной границы Турции подпрыгнуть. Если мелочь зазвенела — проходи. Нет денег? Пошел вон! Депортация без права въезда в будущем. Даже если ты забронировал отель, даже если ты купил билеты, и обратный билет в том числе — плевать! В Турции нужны люди с деньгами. В Турции не нужны люди без денег. В Турции вообще не нужны люди, потому что в Турции нужны деньги. Не собираешься покупать сувениры? Отстегнуть дорогому Ибрагиму за то, что он почистит твой обувь? Сделать маленький подарок Кемалю за то, что тот вырвет из твоих рук чемоданы — бросить их на землю у автобуса, и протянуть руку с «грацией и достоинством восточного человека»? Так на кой ты вообще приехал? Прочь, пошел вон, дрянь! Турции нужны деньги, чаевые, подарки. Пограничник, а может и таможенник, а может и просто невесть кто, вернул мне смятые банкноты, вылетевшие из карманов при перевороте. Он был спокоен, он знал, что делает! Он предвидел, что эти самые банкноты у меня без зазрения совести вынут из карманов уже в Турции. Улыбнулся, гавкнул мне что‑то про «добро пожаловать» и я прошел в аэропорт. А потом и на улицу, нырнув в жаркий и влажный климат Анталии, словно в парилку. Вдалеке улыбался гид, отвозивший людей из аэропорта в отель. Улыбался не мне! Деньгам, которые я, конечно же, буду вынужден оставить на «чай». Чай! Если собрать всю сумму, оставленную мной на «чай» в Турции, можно сварить тонны, нет, миллионы тонн чая! Зеленый, черный, с жасмином и бергамотом. Может быть, с кровью девственниц? Пожалуйста! Желаете с кожей жаб, веретеном, кустами омелы, драгоценными рубинами? Нет проблем! Мустафа угостит вас чаем за мой счет, за ваш счет, за счет всех, кто только когда‑либо ступал на эту гостеприимную землю. Она тонет в чае, она заполнена им до самого неба. Турки не едят. Они пьют чай, деньги на который вы им оставили. Причем вам они и глотка чая не предложат. Никогда, о, нет! В отеле никаких напитков! Только еда включена в счет. Надо ли говорить, что напитки стоят в 100 раз больше своей цены? Вы покупаете стаканчик воды на вес золота, вы отстегиваете за чашку чая три тысячи евро, вы платите за баночку «Колы» состояние. Ведь вам хочется пить. Они солят. Они перчат. Они хотят, чтобы вы стали, словно дракон, пожирающий дев. Все, что они хотят, это чтобы вы залили пламя, бушующее в вас. Чем? Нет, не водой. Деньгами! При этом сами они постоянно пьют. Чай, воду, кофе. Они смотрят на вас насмешливо, держа в руках стакан, и ждут, когда вы, — выпаренный жарой до состояний выжатой губки, — раскошелитесь. Пили пилоты, переглядывавшиеся в ночном небе над Средиземном морем, пили таможенники, пили пограничники, смотревшие в черные экраны — они не включали свои компьютеры, зачем, это одна видимость, фикция, гигантская декорация, как и вся Турция. Вот и Мустафа пил. В руках он держал стаканчик с чаем и смотрел на группу с улыбкой пастуха, осматривавшего стадо. Кто‑то пойдет на убой, кого‑то раздерут на части в честь начала весны, а кто‑то станет постоянным источником молока и сыра. Единственный, кто его не радовал, был я. А, да, еще и фотограф! Смазливый, расторопный паренек лет тридцати, нервный, шустрый, скользкий, как угорь, как жаба, весь словно покрытый слизью… Он жил в Турции уже семь лет, поделился он со мной. Фотографа звали Ренат. Он доверительно общался со мной, потому что видел во мне товарища по приключению. Или по несчастью, это как посмотреть. Он говорил по‑турецки, это наполовину снижало вероятность того, что нас с ним обсчитают, обманут, обкрадут, ограбят, изнасилуют, затерроризируют, подвергнут санкциям, расстреляют, унизят, обгадят. Так что я обрадовался ему. Зря! Он оказался болтлив, как настоящий турок. Говорил, говорил и говорил. Даже понимая, что ему от меня не добиться ни уступки, не получить ни копейки, он все равно говорил. У меня сложилось впечатление, что он заговаривал сам себя, как факир — змею. За три минуты я узнал от него все: как он рос, какие сложные отношения были у него с бабушкой, что изучает в университете Стамбула его сестра, каких телок он натягивал прошлым летом, и вообще, как он их натягивает, его мнение относительно композиции, кадра, волнений в Эквадоре, цен на мясо в Приамурском крае. Рот его не закрывался. Я отнесся к этому спокойно. Уже не первый раз был в Турции, знал, что они все такие. Несчастный парень просто заразился. Должно быть, где‑то в лавке сувениров в Измире — а может быть, в магазинчике пряностей в Эфесе, или супермаркете в Стамбуле, — его поймал какой‑то болтливый турок, и поимел прямо в уши. Своим черным, блестящим, влажным от слюны языком. Засовывал его парню в ушные раковины, вертел им, вращал его, старался потрогать как можно больше и глубже. И парень заразился. На следующий день проснулся, а язык — гляди! — уже был такой же длинный и болтливый, как у всякого турка. Фотограф как раз вертел им у моего лица, когда я попросту отвернулся и сделал вид, что сплю. Не беда! Он достал зеркальце и стал разговаривать с ним. Мустафа ласково кивал ему и пришептывал.