Нина Соротокина - Прекрасная посланница Страница 3

– Может быть, вам лучше уйти, сударыня? – шепотом спросил Ксаверий. – Я к вашим услугам.

Дама ничего не ответила и даже не взглянула в его сторону. Ксаверий достоял до конца всей процедуры. Неожиданно возникший скандал как-то прошел мимо него. Во всяком случае, ему никто вопросов не задавал, и он решил не вмешиваться.

– Бедный Виктор, бедный Виктор, – твердила неутешная вдова, левую ручку ее скрывала муфта, правая держала крохотный платочек, который и не думала подносить к сухим глазам.

А Яцек, главный герой скандала, твердил, что «здесь не чисто», что «он давно заметил – плохая могила».

– Я сам видел голубой свет… вот! Эдак венчиком стоит над могилой и переливается таинственно. А люди говорят, что выходит сей рыцарь из могилы и бродит по ночам. Может, он вообще оборотень. Откуда здесь черная собака? Ведь ничья, а спина гладкая и шерсть блестит.

Оставалось только надеется, что дама не понимает по-польски. Ксаверий махнул на все это действо рукой, пятясь выбрался из толпы и отбыл в замок.

До отъезда в армию оставалось всего ничего. Будущее уже не страшило Ксаверия. В конце концов, армия ничуть не хуже палестры. Еще успеет он насидеться за канцелярским столом. О том, что его могут убить, он вообще не думал.

С Лизонькой ему удалось попрощаться отдельно. Резная парадная стена покрылась инеем, из-за чего изваянные на ней люди и птицы, дельфины, пальмы и прочая жизнь смотрелись особенно выпукло. Лизонька гладила пальчиком каменные крылья и шептала с придыханием:

– Счастья вам, Ксаверий. Вам и вашему дому. Я полюбила Польшу. Жаль, что мы больше не увидимся.

– Ах, милая Лизавета Карповна. Все в руках Господних.

– Вы верите, что мы еще встретимся?

– И пусть она будет более радостной, чем это прощанье!

– Можно я вас поцелую? – спросила вдруг Лизонька и, не дожидаясь ответа, коснулась губами щеки Ксаверия, смутилась и тут же начала мелко крестить его грудь.

Вот и все. Прощай, родимый дом! Уже на подъезде к Варшаве произошло незначительное, но удивившее Ксаверия событие. Выскочив из дубравы, куда он забрался, чтобы сократить путь, он прямо носом уткнулся в задок кареты, которая показалась ему знакомой. Как же так? Еще вчера она вместе с катафалком отбыла во Францию, а теперь, как ни в чем не бывало, катит в противоположном направлении. Слюдяное оконце было не зашторено, и Ксаверий увидел в глубине кареты знакомый контуш гранатового цвета и отороченный мехом капюшон. Ксаверий хотел было поздороваться, но передумал, обогнал карету и во весь дух припустился к столице.

2

– Святые угодники, вот уж кого не ожидал здесь увидеть? – воскликнул Шамбер, со вниманием рассматривая стоящую в дверях стройную фигурку. – Мадам де ла Мот собственной персоной. Какими судьбами?

– Не претворяйтесь, Огюст. Вас должны были предупредить о моем приезде.

– Кто меня мог предупредить? Я пленник, Николь! – Он поправил забинтованную, неправдоподобно толстую ногу, которая лежала на подушке, поморщился, то ли от боли, то ли от собственного непрезентабельного вида, шумно вздохнул и откинулся на пуховики.

Если бы у Ксаверия достало терпения и любопытства и он въехал бы в Варшаву вслед за каретой и не поленился бы петлять по извилистым улицам с тем, чтобы добраться до незаметного особняка, примостившегося на задах монастыря бернардинцев, он несомненно узнал бы в приехавшей мадам де Мот красавицу, которую мысленно прозвал «неутешной вдовой».

Она решительно вошла в комнату, сбросила плащ и подошла к топившейся печи.

– Устала, замерзла, – проворчала она негромко. – Прикажите принести что-нибудь горячего.

– Я здесь не приказываю. Я только подчиняюсь, – весело отозвался Шамбер, однако позвонил с крошечный колокольчик.

На дребезжащий призыв тут же явился слуга, косая сажень в плечах. А через несколько минут он уже вернулся с подносом, на котором стояли жаровня с кипятком, чашки, уже заваренный чай и лежали соблазнительного вида булочки с маком. Затем он добавил к натюрморту еще пузатую бутыль вина и два бокала со старинной чеканкой.

Шамбер смотрел на гостью с насмешливой улыбкой, но видно было, что он рад ей несказанно. Даже худые, с прозеленью щеки его не скажешь, что порозовели, но приняли какой-то теплый, живой оттенок. Он был болен, очень болен, и ему немалого труда стоило играть в беспечность.

Разумный читатель и без авторского объяснения догадался, а проще сказать, вспомнил, что на Шамбера ночью в лесу напали представители двух могучих польских кланов, которым он так опрометчиво послал одинакового содержания письма. Письма эти разнились только фамилией адресатов. Вельможному пану Вышневецкому сообщалось, что предназначенные для выбора короля деньги переданы в руки вельможного пана Стадницкого, пана же Стадницкого из Каменца, в свою очередь, уведомили, что Франция не рассчитывает на его услуги и сочла за благо передать всю сумму (двести тысяч в золоте и алмазах) более надежному пану Вышневецкому.

Оба адресата поверили этим письмам. Им бы встретиться и поговорить начистоту. Но время было трудное. Как берег с берегом не сходится, как не сливаются в одном русле намерения Явлинского и Чубайса, так и не могли встретиться пан Вишневецкий с паном Стадницким. Да и о чем говорить, если один борется за свободу и счастье родины (и это истина!), а другой есть продажная шкура и вор! Примерно такими же категориями мыслил и оппонент.

Но судьбе было угодно, чтобы паны сошлись не в разговоре, а в драке и, бренча саблями, прокричали в лицо друг другу все обидные слова. Тут все и разъяснилось. Поборники справедливости тут же написали общее гневливое письмо в Париж, но на этом не успокоились, а провели собственное расследование. Князь Гондлевский подсказал им имя – Шамбер.

Сами паны из-за солидных лет на разборку не поехали, послали сыновей с охраной. Убить подлеца, кожу с живого содрать, да я вот этой рукой сам всажу нож! И всадил, а потом охал всю дорогу, пока вез бездыханного Шамбера в крестьянской телеге – только бы не помер, сердечный, и не унес собой в могилу тайну пропавших денег.

До Варшавы француза довезли живым, но он был плох, очень плох. Догадались только посадить у одра человека, чтобы он слушал и записывал горячечный бред. Но ничего толкового не услышали. Шамбер все время твердил о покойном Викторе де Сюрвиле, просил у него прощение и даже упоминал о грядущей встрече. Оно и понятно. Все мы там встретимся.

Мог бы кое-что разъяснить спутник Шамбера, захваченный в ночной перестрелке. Но по дороге в Варшаву негодник сбежал. Как выяснилось позднее, он был всего лишь камердинером, а со слуги какой спрос. Когда Шамбер очухался настолько, что, глотая живительный бульон, узнал о побеге негодника, то не выказал ни радости, ни огорчения. Стало быть, и для дела невелика пропажа.