Барбара Вуд - Священная земля Страница 30

Он проснулся от шума и запаха дыма.

Выйдя наружу, он увидел, что в поселении кипит работа, люди раскладывают рыбу по корзинам и связывают в охапки шкуры выдр. Еще они поджигали свои хижины. Марими сказала, что пришло время ежегодного путешествия в долину для торговли с другими племенами, поэтому они сжигают жилища, чтобы по возвращении на свежей земле построить новые.

Увидев людей, тащивших тяжелый груз, взвалив корзины на спины и зацепив ремни через лоб, Годфредо решил: я научу их делать колеса и повозки. И когда все племя отправилось на восток, точно обыкновенные крестьяне, он гадал, водятся ли в этой земле лошади или хотя бы ослы, которых можно приручить и использовать для перевозки поклажи? Путешествие заняло два дня, и в это время Годфредо позволил себе помечтать.

Пока он жил среди топаа, волосы у него отросли. Подстричь их было нечем, поскольку топаа не имели в своем распоряжении ножниц, лезвий или расчесок. Их каменными ножами можно было только рубить. Его борода тоже разрослась, и он приноровился каждый день подбривать ее заточенными раковинами устриц. Теперь, фантазируя по дороге на восток, он воображал, как научит топаа добывать из земли металл и изготавливать из него полезные вещи вроде ножей, лезвий и котлов для варки.

Он грезил наяву, пока они шли древней звериной тропой, — огромная толпа людей на своих двоих, без животных. Они проходили мимо других поселений, некоторые из которых тоже были снесены из-за грядущего великого собрания. Теперь топаа оказались намного дальше, чем бывал Годфредо во время своих исследований, почти за пятнадцать миль от берега океана, и хотя он видел, что обычаи у племен похожи, языки их различались так же, как и у европейских народов. Марими поведала ему, что тропа, по которой они шли, была путем, пройденным Первой Матерью, когда она впервые попала сюда много поколений тому назад. Люди верили, что эта дорога существовала еще с начала времен.

Наконец они достигли пункта назначения, большого лагеря разных племен. На плоской равнине стояло множество хижин. Марими рассказала Годфредо, что в этом месте они собирали вещество, которым замазывали каноэ и корзины.

— Ла бреа[5], — назвал он по-испански лужи черной смолы, булькающие посреди лагеря.

Марими пояснила, что здесь они торговали с восточными племенами, приходившими из деревни Кукамонга и других отдаленных мест. Когда Годфредо увидел, что древняя тропа продолжалась на восток, то спросил, куда она выходит.

— Янг-на, — ответила она, и по ее жестам он догадался, что она там никогда не бывала.

Марими ни разу не заходила дальше смоляных ям.

— Неужели ты не хочешь узнать, что находится дальше? — спросил Годфредо, когда они построили хижины из принесенных с собой сучков и веток.

— Зачем?

— Чтобы увидеть, что там.

Она посмотрела на него.

— Для чего?

Впервые дон Годфредо, который проплыл и прошел тысячи миль к этому месту, был поражен тем, что девушка не имела ни малейшего представления о безбрежности мира, не подозревала, что живет на шаре, вращающемся в космосе, не знала, что в странах за далекими морями воздвигнутые человеком соборы вздымаются к самым небесам. Восточной границей ее мира оставались жалкие лужи вонючей смолы. На севере ее земля оканчивалась горным хребтом, где росли священные дубы и куда она не заходила, а на западе и юге лежал океан, который, по ее поверьям, подпирал небо!

Но мы уже пятьдесят лет знаем, хотелось закричать ему, что мир — не плоский. И уж как-нибудь побольше сковородки, которой можно охватить весь твой ограниченный мирок, — он огромный, пугающий и поражает чудесами! Годфредо пытался объяснить ей, чертил фигуры на земле, но все было напрасно. Марими только посмеялась над его нелепым поведением и сказала, что это красивый миф.

В тот момент Годфредо понял, что должен сделать. Пока племя Марими обменивало желуди, мыльные камни, рыбу и шкуры тюленей и выдр на семена мескита и оленью кожу, потрясая связками бус из раковин, которые были общей валютой, Годфредо продумывал секретный план. Когда вернутся корабли испанцев, а он был уверен, что рано или поздно это произойдет, он заберет девушку с собой и покажет ей богатство своего мира. Он хотел, чтобы она познала ощущение шелка и жемчуга на своей коже, мечтал показать ей гигантские рукотворные памятники, произведения искусства, духи и гобелены, и тарелки из золота и серебра, покатать ее на лошадях и удивить теми чудесами, о которых ее примитивный разум даже и не помышлял.

Ночью он наблюдал, как она работала с точильным камнем, ее обнаженные груди соблазнительно раскачивались из стороны в сторону. Марими окрасила себя красной охрой, сделав кожу блестящей, выделив прелестные холмы и долины на своем стройном теле. Это волнующее зрелище наполнило его страстным желанием. Чем же так околдовала его эта дикарка? Например, хотя бы тем, что спасла ему жизнь. Когда его много месяцев назад выкинуло на берег, никто не хотел прикасаться к нему. Одна Марими храбро решилась на это. Но не только в этом заключалось ее очарование. Было что-то подкупающее в том, как благосклонно и по-доброму она относилась к своим людям. Он знавал женщин схожего статуса в своем обществе, монашек во власти, дам с деньгами и связями, но мало кто из них отличался вежливостью и великодушием, а многие злоупотребляли своим положением и привилегиями.

Еще в ней чувствовалась уязвимость. Порой у нее случались припадки. Это могло настичь ее где угодно и в любой момент, и, впервые увидев приступ, он не на шутку испугался. Она закричала от боли и повалилась на землю. Мужчины попятились, а женщины подбежали и отнесли ее в хижину. Годфредо стоял у входа и смотрел, как она мотает головой в безмолвной агонии. Потом она заснула и позже говорила, что ей были видения. Женщины рассказали ему, что это — священная болезнь, благодаря которой она может общаться с богами. Он видел таких людей в Испании, праведных монахов и монахинь. Но они были христианами, говорившими со святыми, а она — язычница.

И, наконец, он чувствовал ее одиночество. Хотя Марими являлась неотъемлемой частью племени и даже средоточием его религии, в то же время она была отделена от него и жила одна. Вечерами в других хижинах Годфредо слышал разговоры и смех, музыку флейт, там играли в азартные игры и мужчины смеялись, состязаясь друг с другом. Шушукались женщины, кричали дети. Но в хижине Марими всегда было тихо. Ее уединение напоминало ему собственное одиночество, поселившееся в его душе с тех пор, как в Испании он оставил три могилы, жены и сыновей, отнятых у него, когда по городу пронеслась лихорадка.