Ольга Строгова - Дневник грешницы Страница 33

«Погода меняется, что ли», – рассеянно подумала она. Мелькнула мысль выйти на улицу, пресечь ее и в расположенной напротив круглосуточной аптеке попросить измерить давление; но для этого надо было встать с постели, одеться и причесаться. «Слишком сложно», – решила Ирина Львовна. Лучше оставить чтение до утра, погасить свет и постараться уснуть. В крайнем случае, накапать валерьянки или валокордина…

Но и валокордин не помог. Боль в затылке несколько отступила, зато сна не было ни в одном глазу. Промучившись еще полчаса, Ирина Львовна села в кровати, обхватив руками тощие колени, обтянутые мягкой пижамной тканью, и стала смотреть в окно.

«Я знаю, отчего не сплю, – вдруг жестко и определенно заявила себе она. – Два часа ночи – не то время, чтобы морочить себе голову и строить иллюзии. В два часа ночи становится видна одна голая правда».

Это все из-за Аделаиды.

Черт знает что! Совесть меня мучает, что ли?

Нет, не то! Раз Аделаида знает о моих намерениях или, во всяком случае, догадывается, то я ее не обманываю. Карл, наверное, тоже знает, как я к нему отношусь и чего от него хочу. Так при чем же здесь совесть?

Никто никому не лжет, все играют в открытую.

Вот только два остальных участника игры почему-то уверены, что я проиграю.

Ха! Аделаида еще не знает о пари. Карл ничего не сказал ей, это очевидно. Почему?..

«Да потому, что тоже уверен, что я проиграю, а вовсе не потому, что сам не прочь проиграть, – так же трезво, логично и беспощадно к себе заключила Ирина Львовна. – Просто он не хочет огорчать меня и расстраивать прямым отказом, вот и все. В его отношении ко мне есть теплота, есть симпатия, есть понимание и сочувствие. Возможно, как не побоялась заявить Аделаида, даже восхищение моим литературным талантом».

Словом, есть все, кроме одного.

А кто сказал, что любовь обязательно должна быть взаимной?..

Ирина Львовна горько усмехнулась, натянула одеяло на голову, как в детстве, и, словно сделанные ею безупречно-логические выводы повернули некий выключатель, наконец заснула крепким и глубоким сном.

И проснулась на удивление свежей и отдохнувшей. Все горькие откровения ночи не то чтобы позабылись, а так… отступили на задний план. Ирина Львовна хорошо себя чувствовала, неплохо выглядела и была вновь исполнена оптимизма.

Бодрому и жизнерадостному расположению духа не помешало даже то, что Карл не пришел к завтраку. Аделаида дружелюбно и доверчиво, как будто и не было вчера между ними откровенных разговоров, сообщила, что муж поднялся ни свет ни заря, в шесть часов утра, и сразу ушел по делам, пообещав, впрочем, вернуться к обеду.

Ну, или к ужину.

В крайнем случае, к завтрашнему утру.

Ирина Львовна вежливо отказалась от предложения посетить вместе с ней и Сашенькой знаменитый московский планетарий, наскоро позавтракала и вернулась к себе в номер – дочитывать письма.

Кроме того, что я вижу Алексея почти каждый день на прогулке, могу свободно говорить с ним и даже иногда идти с ним под руку, мы встречаемся и после обеда.

Три раза в неделю он, как и намеревался, сам занимается с детьми историей.

Вообрази, моя дорогая кузина, твоя тихая и застенчивая Аннет напросилась присутствовать на этих занятиях! Так что в понедельник, среду и пятницу ровно в четыре часа пополудни мы втроем идем к нему в кабинет и там в течение совершенно восхитительного часа слушаем его рассказы из древней истории. И, вообрази, Ваня с Митей, эти непоседы, чье внимание я трудом удерживаю десять минут кряду, слушают, приоткрыв ротики, не ерзают и не шалят! Правда, граф не ограничивается рассказами – у него на столе оказываются книги с чудесными литографиями, старинные монеты, обломки древних амфор или скифских копий; а иногда он показывает нам картинки с помощью волшебного фонаря.

Поверь, Жюли, я говорю это не как влюбленная женщина, а совершенно трезво и объективно: из Алексея мог бы получиться превосходный учитель! Даже я, мнившая себя хорошо знающей древнюю историю, зачарованно слушала нашего прекрасного лектора и, беря в руки тот или иной обломок прошлого, чувствовала приобщение к миру исторических загадок и тайн.

Разумеется, когда он дома, мы видимся также за обедом и ужином; но благодаря присутствию Мирославы, Анны Леопольдовны и гостей, которых подчас набирается до десяти человек, я могу лишь изредка взглядывать на него и иногда участвовать в общей беседе.

Разумеется, мы никогда не бываем наедине: и на прогулке, и на занятиях историей с нами – между нами – дети.

Разумеется, нами не сказано друг другу ни одного слова, которого нельзя было бы повторить в присутствии других людей.

И все же, Жюли, я счастлива, счастлива так, как никогда не считала для себя возможным! Я нахожусь рядом с любимым человеком. Я могу видеть его, говорить с ним и иногда, в некоторые драгоценные мгновения, ощущать прикосновения его руки к своей…

Он тоже испытывает ко мне определенные чувства. Я знаю это.

Чего же еще я могу желать?!

25 января 1900 г.

«Бедное дитя, – подумала Ирина Львовна. – Бедное невинное дитя».

Нет, бедный граф! Он-то знает, чего еще можно желать. Ему-то знаком гулкий ток крови, затуманенные глаза, жаркое дыхание страсти…

Впрочем, почему бедный? Судя по тому, в чем Ирина Львовна была твердо уверена, то есть в рождении у них дочери Елизаветы, их платонические, возвышенные отношения очень скоро станут вполне земными.

Но почему, почему тогда матерью Елизаветы значится Мирослава? Как такое могло случиться?

Милая Жюли, конечно же, я думала о том, что ты пишешь. Я даже досконально изучила тот том Свода законов, где говорится о разводе. Я взяла его в кабинете графа, воспользовавшись разрешением свободно входить туда и брать не спрашиваясь любые книги.

И поняла, что это трудно, почти невозможно. Вообрази только, вопрос о разводе решается не светскими властями, а Синодом, и наши священники требуют неопровержимых доказательств супружеской измены. Мне трудно представить себе, чтобы кто-нибудь добровольно согласился предоставить свою частную жизнь и честь для публичного обсуждения.

Если же речь не идет об измене, развод возможен только в случае многолетнего отсутствия, психической болезни или тюремного заключения одного из супругов. Отсутствие детей, Жюли, даже в столь длительном браке не может быть причиною для развода.

И уж конечно, никого не интересуют чувства людей, связанных на всю жизнь церковным обетом. То есть если оба, и муж и жена, совершенно охладели друг к другу, то они просто разъезжаются. Или продолжают жить под одной крышей, соблюдая внешние приличия, но предоставляя друг другу полную свободу.