Иосиф Гольман - И весь ее джаз… Страница 37

Чем ближе был день концерта – тем больше тряслась Машка. В какой-то момент в голову даже вкралась паническая идея отказаться от выступления, передав заказчика – и гонорар тоже – старшим товарищам по профессии. Но взяла себя в руки. Полноценные репетиции тоже способствовали успокоению: так хорошо, как сейчас, ей еще никогда не пелось.

Очень интересно выходили и дуэты с Валечкой. Машка отдавала себе отчет, что Валькин голос интереснее, чем ее собственный. А сама Валечка – более погружена в джаз, чем она. Но одно волшебство уже случилось: два их голоса звучали явно лучше, чем один прекрасный Валечкин. Значит, все-таки не зря Машка столько сил отдала своему любимому делу.

Потому что бывает и по-другому.

Они недавно были с Джамой на сольном концерте одной девочки, тоже их выпускницы. Джама, кстати, теперь по полдня с Марией проводит чуть не ежедневно. Каждый раз внезапно появляясь из ниоткуда – очень скрытный и очень влюбленный молодой человек.

Так вот, концерт проходил на очень хорошей площадке, арендованной папой вокалистки, с небольшим, полностью занятым залом, человек на тридцать. Потому что если бы зал был на пятьсот мест, то все равно бы пришло тридцать.

Десятеро из них – любящие родственники Полины, так звали вокалистку. Остальные – ее друзья по колледжу и по жизни. Потому что Полинка – замечательная девчонка, и ее все любят.

Вот только поет неважно. Для домашнего круга – вполне достойно. Или удивить кого-то в караоке-баре. Но, к сожалению, не для сцены. И тем более – не для профессионалов, коими были почти все студенты их заведения.

Самое неприятное в этой истории – Полинка тоже все понимала. Но так любила музыку, что просто не могла себя заставить бросить свою «концертную деятельность».

Хотя, несмотря на эту любовь, ей очень бы не хотелось в какой-то момент почувствовать себя на месте Полинки.

Но – хватит о грустном.

Тем более что пока – все так здорово. И концерт предстоит вечером, и Машкино пение, и восторженные взгляды публики, состояшей не только из Джамы. И гонорар уже получен. Какие уж тут теперь сомнения?

Машка пристально оглядела свой концертный наряд. Красное роскошное концертное платье – подарок папы. Вот кто всегда ее поддерживал в любых начинаниях. В отличие от мамы, гораздо более критично относящейся ко всему, что не имело прямого отношения к прозе жизни.

Женька тоже была при деле, она только что закончила красить Машке ее роскошную каштановую гриву – как же Марию достают эти седые волоски! Что ж с ней к сорока будет? Правда, папа, как всегда, утешает. Говорит, что депигментация волос начинается с детства. Вопрос только в ее интенсивности. А судя по интенсивности – до старости Машке еще далеко.

Женюля тоже сегодня принарядится. И на концерт придет с собственным мальчиком – Мария договорилась с заказчиком о контрамарках для своих. Машка его еще ни разу не видела.

Вот это – по-настоящему ужас. Только что была такая соплюшка, в коричневых колготках в резинку и с розовым ранцем за плечами, и нате вам – с мальчиком. Женька, кстати, уже работает. Она отказалась идти на дневной, и Соколов взял ее на три должности сразу: официантки, дневальной и менеджера по продажам. Самое смешное, что у Женечки лучше всего получается последнее. Она с «холодного» обзвона продала в августе счастливому Соколову целых три рейса. Такой специалист и для джаз-арт-кораблика – по терминологии Береславского – будет максимально полезен.

В дверь позвонили.

Джама пришел – к гадалке не ходи. Каждый день приходит.

Интересно, что адрес свой Машка ему не давала. Вот они, навыки полицейского.

О развитии отношений старалась не думать. Здесь не совпадало все – от места жительства до бытовых привычек. Но прогонять его было жалко. Потому что себя не обманешь: присутствие этого парня делало Машкину жизнь гораздо приятнее. И осмысленнее, что ли.

– Твой небось пришел, – сказала мама.

– Пока не мой, – уточнила Мария.

– Дай-то бог, – недоверчиво покачала головой Валентина Сергеевна.

Кавказцев она откровенно не любила, приводя тысячу примеров их отрицательного поведения, и все – невыдуманные. На вопрос папы: «Хочешь, я тебе тысячу русских придурков вспомню?», мама парировала примерно так:

– Свои придурки – они, по крайней мере, свои.

На самом деле все это было не смешно.

Машкина институтская подруга Галина по огромной любви вышла замуж за араба. По настоящей любви. Уехала к нему, в пресловутый сектор Газа.

Мужнина любовь, в отличие от многочисленных патриотических ужастиков, никуда не делась. И гарема он себе не завел, и жену обожал, с двумя народившимися подряд красивыми черноокими мальчишечками.

Денег хватало: семья была не бедная, муж – дипломированный врач. Путешествовать только было трудно, из-за специфики территории. Но им и в Газе было здорово. Пока его не убили. Да еще как-то особо жестоко. Живого сбросили с крыши дома. И не какая-нибудь израильская военщина, а свои, соплеменники, когда ФАТХ и ХАМАС делили в Газе портфели.

И вот теперь, когда у Галины ничего не осталось, кроме детей, ей их не отдают. Будущие воины ислама не должны покидать своей родины. Саму ее никто не держит. Но как она уедет без сыновей?

Мама эту историю знала отлично, и, как только Джама появился на горизонте, не было дня, чтобы она о ней не вспомнила. Машка отвечала, что выходить замуж она пока не собирается, что Астрахань – пока еще вполне российская территория. А Джама – не функционер ФАТХа или ХАМАСа. Но где-то в глубине души и ее все это тревожило. Кем будут детки – христианами или мусульманами? Машку, например, напрягали все эти минареты, муэдзины и хиджабы. Она готова относиться к ним с уважением. Но – когда все это не в ее доме. А если ее собственные дети будут чувствовать духовную потребность пять раз в день вершить намаз, как ей к этому относиться?

А может, прав папа, когда говорит, что все это – туфта? Никто не знает, что выберут дети. Возьмут да станут атеистами. Хотя, скорее всего, будут придерживаться облегченной версии какого-либо вероисповедания.

Как говорит Береславский – кошер-лайт. Это когда, в соответствии с его любимой поговоркой, «если нельзя, но очень хочется – то можно». Хотя тот же Береславский цинично объясняет, почему хочет, чтобы его дочь от первой жены-еврейки вышла замуж тоже за иудея.

– Понимаешь, – объяснял он внимательно слушавшей Машке, – все мужья время от времени ссорятся с женами. И если оба – русские, или евреи, или японцы – то жены могут назвать благоверного дураком, кобелем, бездельником. В самом ужасном случае – неудачником. Но никогда – кацапом, жидовской мордой или узкоглазым. Уменьшается возможное количество неисправимых проблем, понимаешь?