Светлана Демидова - Клубника со сливками Страница 4

Именно в этот момент из подъезда опять выбежал Илья. Он резвым зайцем подскочил к машине, держа в вытянутой руке мобильник:

– Вот! Тебя! Бабушка!

– Мама? Что случилось? – закричал в трубку Егоров. – Почему не звонишь мне?.. Как это не отвечаю?! – Он вытащил свой мобильник из кармана, покрутил его перед глазами и вынужден был согласиться: – Да… Ты права… Батарейка села… забыл зарядить… Так что случилось-то?.. Что, прямо сейчас? – Юрий Николаевич затравленным взором посмотрел на Римму и опять громко сказал в трубку: – И никак не можешь подождать?.. Да-да… Конечно, понимаю… Хорошо… Приеду… Обязательно приеду! Ну разумеется, прямо сейчас…

– Ну и что? – спросил Илья.

– Все нормально, сын! – Егоров протянул ему телефон. – Бабушке нужно, чтобы я срочно приехал.

– Она в порядке?

– В порядке. Беги домой.

– Значит, до завтра? – еще раз уточнил Илья.

– До завтра, – кивнул отец.

– Правильно ли я понимаю, что вам теперь нужно ехать к матери? – спросила Римма, когда мальчик опять скрылся в подъезде.

– Она просит… Но я же не знал, что все так получится! – Егоров вскинул на нее огорченные глаза. – Вы мне верите, Римма?

– Наша с вами затея, похоже, с самого начала была обречена на провал, – улыбнулась она. – И чего я влезла с этой дурацкой щеткой? Купила бы, как все, ежедневник! Мне даже один в магазине понравился… такой… в джинсовой обложке…

– Не говорите глупостей, Римма! Все получилось, как надо! Вы должны были узнать, что я разведен, что у меня есть тринадцатилетний сын, который требует постоянной заботы, и мать… ей уже около восьмидесяти. Я у нее поздний ребенок. Очень поздний… И единственный. Она уже год как лежит, не встает. Почему-то отнялись ноги. Во всем остальном она еще хоть куда…

– Ваша мать живет одна?

– Не совсем. С ней живет одна женщина… Я даже не знаю, как ее правильней назвать… Скорее друг семьи. Мы все зовем ее Анечкой, хотя ей уже шестьдесят. Мама не захотела, чтобы я ежедневно дышал, как она выразилась, запахом разложения, и потребовала, чтобы я переехал пока в квартиру Анечки. Спорить с ней вообще трудно, а в этом случае, наверно, и не нужно: она все-таки женщина, а я – мужчина. Анечка рядом с ней как-то уместнее. А сейчас мать просит привезти… в общем… памперсы. Кончились… Я всегда привожу… Это моя обязанность. Но ведь вы съездите со мной, Римма?

Он смотрел на нее умоляюще и совсем не был похож на того Юрия Николаевича, которого она знала много лет и почему-то никогда вообще не отождествляла с мужчиной. Егоров был для нее начальником условно среднего рода. Сегодня он ей нравился уже… около часа. С того самого момента, когда пригласил в ресторан и сказал, что разведен. Разве так бывает? Ничего не было, и вдруг… Она готова с ним ехать не только к матери, но и в другие, гораздо более отдаленные места. Но почему?!!

– Зачем я вам, Юрий Николаевич? – спросила она и замерла в ожидании ответа. Наверняка он не сможет ответить на ее вопрос прямо. Нельзя же взять и сказать женщине, что решил приударить за ней от скуки или тоски.

– Вы мне понравились, Римма, – ответил он и, не давая ей возразить, продолжил: – Я понимаю, что это кажется вам странным. Да, я никогда раньше вами не интересовался, но… словом, все когда-нибудь случается впервые. Сегодня я удивился вашему подарку, посмотрел на вас повнимательнее и вдруг… не смог отвести глаз. Я видел, что смущаю вас, но мне хотелось смотреть и смотреть. У вас милое лицо, Римма… Такие живые и одновременно глубокие глаза… и эти чуть встрепанные волосы… Мне хотелось дотронуться до них рукой… Извините… Вы спросили, я ответил… Возможно, если бы вы отказались сесть в мою машину, все умерло бы во мне, так и не разгоревшись… Мало ли вокруг привлекательных женщин… Но вы сели, и я не хочу, чтобы все вот так глупо закончилось. Мать живет в самом центре, на Садовой. Мы потратим на поездку в аптеку и к ней не более часа. А, Римма? Соглашайтесь! За это время мы как раз проголодаемся и закажем в ресторане самый настоящий ужин!

Она не могла не согласиться. Она уже готова была соглашаться на все его предложения. Опаздывая утром на работу, Римма не могла даже предположить, что вечером будет мечтать о том, чтобы остаться наконец наедине с собственным начальником. Если бы только знала Мариванна Погорельцева, что сейчас происходит с ее сослуживцами, то округлила бы свои голубенькие глазки и прошептала бы: «Не может быть!» Римма и сама сказала бы то же самое, если бы… Но это случилось… Они с Егоровым вдвоем находились в салоне машины, и их неудержимо тянуло друг к другу. Она чувствовала, как вокруг них сгущается облако взаимной приязни и интереса.

Римма не хотела выходить из машины. Она отговаривалась тем, что, дескать, не стоит тревожить больную женщину. На самом деле ее пугала необходимость созерцания немощной старости. Ей еще никогда в жизни не приходилось видеть прикованных к постели стариков и, честно говоря, не хотелось. В квартире наверняка темно, душно и дурно пахнет разложением и приближающейся смертью.

– Вы должны знать обо мне все, – опять сказал Егоров, и Римма безропотно поднялась с сиденья, и они вошли в подъезд.

Да, он прав. Она должна знать о нем все. Она хочет знать о нем все. Если надо, то она, пожалуй, станет менять его матери памперсы… Подумав об этом, Римма испугалась собственных мыслей и остановилась. Неужели то, что с ней сейчас происходит, так серьезно?

– Что? – обернулся к ней Егоров.

Римма с удивлением смотрела на собственного начальника. Неужели это и есть ОН?!! Тот, которого она…

– Не бойтесь, Римма, – сказал Егоров и взял ее за руку.

Лучше бы он этого не делал! Ей показалось, что все, о чем она сейчас думает, станет ему известно. Перельется из нее в него через сплетенные пальцы. И оно перелилось. Егоров притянул ее к себе так близко, что его дыхание сдуло с ее щеки выбившуюся из-под берета прядку.

– Я утром еще не знал, что в… – он бросил быстрый взгляд на часы, – …17.42 захочу вас поцеловать…

Она не успела ничего ответить, потому что почувствовала на своих губах его губы. Усы действительно были жесткими и слегка кололись. Но их колкость ничего не добавила в ее абсолютное смятение. Она не смогла ответить Егорову не потому, что не хотела, а потому что у нее не хватило на это сил. Последний раз Римма была в таком состоянии, когда на государственном экзамене в институте ее обвинили в том, что она списывает. Она тогда вся превратилась в живое воплощение конца. Ей и сейчас казалось, что все кончено. Что кончено? Старая жизнь, которая была до этого поцелуя? Или ее жизнь вообще, потому что ничего больше не сможет так поразить Римму, как этот неожиданный поцелуй…