Андрей Неклюдов - Золото для любимой Страница 4

Высота водопада была в общем-то небольшая, где-то метра полтора, но при таком весе для нас ее было достаточно.

В следующий миг я обнаружил, что нахожусь под водой – в пенящейся, клубящейся пузырьками холоднющей глубине. И при этом какая-то неумолимая сила продолжала увлекать меня все глубже: ведь я был словно пришпилен к борту нашего «Титаника».

Между тем погружение достигло, очевидно, максимальной отметки, и наш понтон, превратившийся наполовину в подводную лодку, стал медленно (очень, очень медленно, как казалось мне) вздыматься вверх. Наконец, сбрасывая с себя потоки воды, он восстал из пучины. А я смог вздохнуть спасительного воздуха и порадоваться, что я еще не утопленник.

Однако не успели мы с Ваней переглянуться залитыми водой обалделыми глазами (судя по Ваниным), как услышали сзади: «Греби, мать вашу!» Тут мы узрели, что нас развернуло и теперь боком несет на отвесную каменную стену. Удивительно, что при погружении мы с Ваней не выпустили из рук свои весла (а кормчий вообще избежал купания). Теперь мы бешено работали ими, но понтон неудержимо продолжал двигаться на скалу.

Как оказалось позднее, подвешенные жерди при ударе всей этой туши о воду прошили нижнее резиновое дно и пространство между камерами заполнила вода (залив также и нижнюю часть груза) – лодка стала гораздо тяжелее и инертнее. Точно потерявшее рассудок громадное доисторическое животное, она неуклюже ударилась со стороны Вани о скальный обрыв. Раздался хруст весла (хорошо еще, что Ваня успел подобрать ноги), затем – хлопок (пробило один из отсеков), и нас быстро начало кренить.

– К берегу! Живо! – проорал старший, и совместными усилиями мы, надрывая пупы, дотянули до галечной косы противоположного берега.

Итак: сырая голая коса, наш искалеченный понтон и мы сами, мокрые до нитки и продрогшие до костей. И вокруг на сотни километров – сопки, тайга, буреломы… Ни домишки, ни сухого местечка…

Когда я выволок из перекошенной лодки баул с нашими ватниками (подозрительно тяжелый) и опрокинул его набок, из его горловины хлынул поток. Все остальные вещи, включая спальные мешки, также оказались насквозь пропитанными водой.

К этому времени стало смеркаться и уже густо пошел снег. Даже собачья конура показалась бы мне в эти минуты роскошью. Хотелось упасть и свернуться в комочек. Но жажда жизни взяла верх. Переборов отчаяние, мы разом бросились разгружать понтон. Нашли ЗИП. Обе дыры сперва грубо зашили специальной кривой иглой, сделанной из гвоздя, а затем, прогрев швы бензиновым примусом, наклеили тройные латки. Все загрузили обратно, схватили весла (Ване досталось запасное) и отчалили. И гребли, гребли без передыху, пока от нас не повалил пар.

К рассвету, когда по сторонам отчетливо проявились неузнаваемо белые сопки, а край неба сделался лимонно-желтым, мы прибыли к нужному месту – на четыре часа раньше намеченного срока.

Приключение? Экстрим? Скорее, обычные геологические будни. Без этого не обходится практически ни одно «поле». И именно это мобилизует.

Так что, может, и на сей раз, уже на месте, оказавшись в напряженной ситуации, я воспряну-таки духом и соберу в кулак свои растрепанные чувства? Хотя «поле», конечно, предстоит далеко не столь суровое, как на Верхоянье. И вообще… нынче все по-другому. И сам я другой. «Поломанный»…

Глава 4. «ЗАВОДНАЯ» ЖЕНЩИНА

В купе жарко, от хмельных разговоров коллег – хочется тоже напиться и надолго потерять сознание. Спускаюсь с полки, выхожу в коридорчик.

У приоткрытого окна одиноко стоит женщина, высокая, молодая, чуть полноватая, но полнота эта лишь усиливает ее мягкий шарм. Ветер развевает каштановые с медным отливом волосы. Осанка гордая. Но при этом улавливается какая-то напряженность во всей фигуре. Как будто у нее украли только что чемодан с вещами, а она упорно не показывает виду.

Встаю у соседнего окна, оттягиваю вниз раму, глотаю тугую, приправленную тепловозным чадом струю. Снова взглядываю на незнакомку: округлая щека, удлиненный светлый глаз… И тут опять накатывает…

Мы с Аней едем вдвоем в Прибалтику. Она вот так же стоит у окна, но более тонкая, более легкая и окрыленная. То и дело поворачивается ко мне и улыбается, но как-то робко, словно боясь нарушить хрупкую атмосферу минутного счастья. Не выдерживает – утыкается щекой мне в плечо:

– Ты не жалеешь, что взял меня с собой?

– А куда от тебя денешься? – усмехаюсь безжалостно.

Она перестает улыбаться, долго, не оборачиваясь, глядит на пробегающие мимо столбы и деревья. А во мне удушливым комом нарастает жалость и, чтобы не выдать себя, я насуплено ухожу в купе пить в одиночестве чай…

Зачем я это вспомнил, черт возьми?! Только все испортил. Думал подойти познакомиться с женщиной, но после этого непрошенного воспоминания настроение пропало. Захотелось опять забраться на свою полку и закопаться носом в подушку.

А впрочем, надо вопреки всему взять и подойти. Сделать вид, будто все у меня в полном ажуре – я беззаботен, доволен собой, всегда рад новому знакомству. Как прежде. Ведь говорят же психологи, что если в самом дурном состоянии начать через силу улыбаться, то можно обмануться и почувствовать себя лучше.

Что ж, приосаниваюсь и бесшумно приближаюсь к загадочной пассажирке.

– Вас выгнали из вашего купе? – интересуюсь участливо и слегка иронично.

Она поворачивается ко мне, смотрит отстраненно – округлое лицо, лучистые, как у кошки, глаза.

– Вы клеитесь ко мне или просто от скуки ищите собеседника? – отпускает колко.

– А что было бы для вас предпочтительнее? – не отступаю я.

– Ни то ни другое. Я не хочу ни знакомиться, ни беседовать.

– Тогда я просто молча постою рядом. В качестве фона.

Смеряет меня взглядом.

– Настырный экземпляр… Впрочем, для мужчины не такое уж вредное качество. Сигареты нет?

Вообще-то я не курю, но это не препятствие: возвращаюсь в купе и изымаю у Мишки несколько сигарет и зажигалку.

Знакомство продолжается в тамбуре среди металлического лязга и кисловатого запаха железа.

Она, минуту назад не желавшая беседовать, курит, смотрит в мутноватое стекло и говорит, говорит.

Она развелась с мужем, с которым не прожила и двух лет, комнатенку экс-супруга разделить оказалось невозможно, и теперь она с дочкой уезжает из Питера к матери в провинциальный городок. Дочка в эти минуты спит в купе.

(Крушение личной жизни, как видно, не такое уж редкое явление.)

– Я достала сегодня свои свадебные фотографии… зачем только тащу их с собой?… Хорошо, что в купе, кроме меня и Юли, никого не было… Я так хохотала! Я ржала! Со мной чуть истерика не случилась. Я говорила себе: «Маринка, и это ты? Ты же не совсем дурочка, как же ты не видела, насколько это смешно – ты и он?» – она выразительно потрясает в воздухе сигаретой. – Как-то я собралась и зашла к нему с дочкой – мы с ней жили временно у подруги. Надо было видеть его физиономию. Он так растерялся!.. Он просто обалдел. Он ну никак не ожидал! Мне стало его даже жалко, и я говорю: «Я вижу, ты не готов к такой встрече. Давай мы с Юлей зайдем к тебе через неделю». А через неделю обалдела уже я. В тот первый наш приход в комнате был бардак, а у самого – вот такая щетина, – Марина приставляет к подбородку палец. – Теперь он был в костюме. Новая люстра с какими-то цепями, на стене какие-то поганки – украшение, новенький палас на полу, еще магазином пахнет. Аппаратуру свою дебильную продал, купил телевизор. Ему ж надо показать, чего он достиг в жизни. А достаток – для него и есть вершина. Показал сберкнижку – раскрытую, фамилии не видно – с двадцатью тысячами. «Это, – говорит, – я положил на Юлю». Дачу купил – тоже, мол, запишу на Юлю. Но я-то знаю, что ничего этого Юля не увидит, и книжка наверняка не на нее, надо знать его сущность. Но ему не понять, что нам всего этого и не надо, что он меня этим не купит. Он привык судить о людях по себе.