Анастасия Соловьева - Полюбить Джоконду Страница 4

— Что я должна делать?

— Да ничего особенного… Будешь агентом, станешь выполнять мои поручения. Умная девочка, сразу поняла, что это твой единственный выход…

Впоследствии выяснилось, что в свободное от любовных утех время старый сатир подвизался у Карташова. Конечно, тогда он не имел на меня определенных планов — просто справедливо предположил, что отпуск начальницы развяжет руки персоналу. Но дальше дело приняло совсем другой оборот…

В клинике я больше не работала. На медицину, на диссертацию и прочую муру у меня теперь элементарно не оставалось времени. Чем я занималась? Много чем! Сначала задания были безобидными: получить справку в РЭУ, в ЗАГСе, съездить в архив за документами, подать запрос, что-то передать на словах, отвезти два тяжелых пакета. Затем в течение почти года я должна была наблюдать за одной девицей. Девица не делала ничего такого, просто шастала по разным адресам, а я их записывала и сообщала Карташову. Потом мне поручили сбор компромата… А потом… Но лучше уж об этом не вспоминать… И теперь я так запуталась в сетях Карташова, что ни о каком ослушании даже и не думала. Он стал полновластным хозяином моей жизни!

Еще похлеще дела обстояли с Лешкой.

С самого начала я не хотела посвящать его в эту историю, а когда прояснились масштабы катастрофы, испугалась его реакции — не меньше, чем возможного приговора. Карташов прав: я виновата и не виновата. Но муж колебаться не станет, это вам не суд присяжных! Лень, халатность, доверчивость, головотяпство… Да, Лешка скажет — виновна и не простит никогда.

После беседы с Карташовым, запретившим упоминать о нашей договоренности, я сказала мужу:

— Клиника Самета закрывается, ищи другую работу.

— А ты? — удивился он.

— Я уже нашла.

— А специалист по медтехнике там не требуется?

— Я поступила в агентство. Буду патронажной медсестрой, — соврала я.

Карташов предупредил, что действовать придется по гибкому графику, и работа сиделки станет самым правдоподобным объяснением моего длительного и нерегулярного отсутствия.

— Ты что, заболела? — не поверил муж. — А как же твоя драгоценная диссертация?

— Как-нибудь…

Он сразу понял, что я обманываю его, а с годами лишь укрепился в этой мысли. А раз так — значит, он свободен. Другое дело, до какой степени.

Свобода в понимании моего мужа заключалась в том, чтобы спать в разных комнатах, приходить домой когда заблагорассудится и уезжать в отпуск в неизвестном направлении.

Он быстро нашел высокооплачиваемую работу (область та же: медтехника) и раз в месяц выдавал мне на хозяйство небольшую сумму, требуя при этом, чтобы дома его всегда ждал горячий ужин, а в выходные завтрак и обед. Кроме того, на эти деньги надо было одевать и обувать дочку, платить за ее дополнительные занятия, за квартиру, за свет, за телефон…

Что касается меня, я тоже имела свой заработок. Правда, очень скудный и нерегулярный. Изредка Карташов бросал мне несколько не самых крупных купюр:

— Будешь хорошо работать, получишь еще…

Эти деньги я складывала в ящик комода и, когда их скапливалось достаточно, отправлялась на вьетнамский рынок и там, жестоко торгуясь, покупала себе обувь и одежду. Некоторые вещи: черный норковый полушубок, светло-серое замшевое пальто, красный шерстяной костюм и еще кое-какие мелочи — сохранились у меня со времен Саметовой клиники. Но о том, чтобы носить их каждый день, не могло быть и речи…

Недавно уже повзрослевшая, четырнадцатилетняя Лена сказала мне:

— А я замуж не выйду! Девочку себе рожу и буду жить с ней вдвоем. А ты будешь к нам приезжать.

Всегда демократичная и лояльная (мы с дочкой были большими друзьями), я на этот раз сурово отчитала ее:

— В семье только и может быть полноценная жизнь! Это норма, отстоявшаяся веками!

— Особенно в такой семье, как у вас с папой! — съехидничала Лена.

— Не смей так со мной разговаривать!

— Могу вообще с тобой не разговаривать!

Она ушла в свою комнату, но скоро вернулась как ни в чем не бывало.

— Мам, будешь пить чай?

Постепенно наша размолвка забылась.

Честно сказать, на Ленке в последние годы держался весь наш дом. Она очень рано повзрослела: научилась убираться, готовить, покупать необходимые продукты и при этом строго укладываться в выданную сумму. Лена знала все магазины в округе и уверенно объясняла мне, что хлеб самый дешевый и вкусный продают в магазине при хлебозаводе, молоко — у железнодорожного переезда, зато глазированные сырки там очень дорогие, а замороженное мясо покупать абсолютно невыгодно — надо не лениться и ходить на рынок.

Если у меня оставалось время, из купленных дочкой продуктов я готовила обед. Что-то очень несложное. Например, как сегодня: яйца под майонезом, куриный бульон, засыпанный вермишелью, на второе курица с картошкой пюре, на десерт — чай с пряниками.

Лена вернулась из школы с опозданием, объяснила: дополнительные по химии.

— Сколько можно себя гробить из-за этой химии! — возмутилась я. — Спать в первом часу ложишься и в школе до вечера сидишь!

— Я в медицинский поступать хочу!

— Не выдумывай! — Я даже испугалась. — Такая тяжелая работа!

— Ну, мама!

Я не стала поддерживать разговор, отчасти чтобы отбить у дочери интерес к теме медицинского института, отчасти потому, что сегодня мне предстояло очередное свидание с Карташовым, и настроение было отвратительным. На этот раз он почему-то ждал меня в офисе какого-то фонда, расположенном в переулке у Бульварного кольца. Что бы это значило?

Глава 2

Наконец, вырвавшись из пробки, я свернул на бульвары, но здесь, протащившись метров сто, вновь встал в пробке. Время шло, на лобовое стекло сыпал и сыпал снег. Давно уже стемнело. Впереди, на взгорке бульваров, сколько видел глаз мигали габаритные огни, мигали надоедливо, до обморока. Сегодня утром на лестнице Губанов, главный менеджер, сияя, сунул мне папку с новым заказом:

— Крупнейший заказ! По твою душу, Алексан Василич, в стиле модерн: гостиная красного дерева, никакого шпона — цельная! Обивка — черная кожа. Как можно быстрей! Я сказал, что после обеда будешь…

И полетел дальше, виляя задом, — лакей! Он уже несколько лет в Москве, а его акцент только усиливается. Точно козыряет им, так ему представляется изящней, что ли? И как этому набитому дураку удается быть всегда бодрым и веселым? Его греют заказы на эти клонированно безликие гостиные, спальни и кабинеты. Пошлость и безвкусие обязательно выбирают «в стиле модерн». Так им и Губанову кажется красивей. И зачем им столько кабинетов? Они писать-то могут лишь по-матерному. Да и то с ошибками. Хотя мат, ошибки, акцент — теперь современно, модно. Как же все осточертело!