Галина Романова - Любовь окрыляет Страница 47

– Сошкин??? – Глеб оторопело воззрился на Симакова. – Так… Так его окна тоже могут выходить на банк. Ты об этом не думал?

– Думал, но не достают немного. Я смотрел, – заухмылялся Симаков. – Позиция для наблюдения из окна кухни твоей покойной тещи самая удачная. – Ты иди, иди, Глебушко, а я еще подумаю. Портретики-то оставь, оставь…

– Ладно, бывай.

Карпов впервые за все время знакомства с Симаковым пожал ему руку без камня за душой. Еще раз окинул прощальным взглядом комнату Натальи Ивановны. Мысленно пожелал Светке искупления за все ее грехи и уже открыл входную дверь, чтобы уйти, как Симаков снова его окликнул:

– Глеб! Что спросить-то хотел…

Он догнал Глеба у входа с неизменной сигаретой в руке и неприятным ледяным смешком на губах.

Что-то снова готовит, решил Карпов. Какую-то дрянь приберег напоследок, не иначе. Чтобы не особо счастливым себя чувствовал и чтобы жизнь такой замечательной коллеге не казалась.

– Что? – Глеб замер у приоткрытой двери.

– Вы бы с девочкой-то своей еще раз прошлись бы по соседям. Мне они кое-что рассказали, конечно, но не все. Чудится мне, что не все. Да! И совсем забыл тебе сказать! – Он еще раз протянул руку Глебу для рукопожатия. – А то вот уйдешь сейчас, потом закрутимся и… Совсем ведь из головы выскочило, надо же!

– Что?!

Глеб почувствовал, как внутри болезненно с холодком заныло. Такой вот взгляд гражданина Симакова да еще мелкий смешок вдогонку не мог его обмануть. Что-то важное и весьма неприятное готовился тот сообщить ему.

– Наш гражданин Рамзин Григорий Васильевич, тысяча девятьсот семьдесят второго года рождения, был в свое время первостатейным ловеласом, – игривым, совсем не к месту игривым тоном сообщил Симаков. – Может, повадки со временем и стать растерял, но в свое время не одну дамочку свел с ума своими колдовскими чарами, н-да… Так о чем это я?.. Ах да! Григорий наш дамочкам своим всегда представлялся, знаешь как?

– Как? – вздохнул тяжело Глеб, почему-то он знал, что в следующее мгновение сообщит ему коллега.

– Жоржем, Карпов! – Симаков оборвал свой неприятный смех, сделался серьезным. – Рамзин Гришка, который год разыскиваемый правоохранительными органами, представлялся своими бабам всегда одинаково: Жоржем! Не находишь это совпадение странным, а?..

Глава 11

Мосин Степан Васильевич второй день тяжело вздыхал и проклинал тот день и час, когда его жене вздумалось поменять квартиру, переехав из соседнего района. Все мечтала, глупая курица, на прошлом мужа тем самым крест поставить. С соседями пыталась подружиться. Чтобы было к кому за щепотью соли вечером забежать. Лясы чтобы было с кем поточить.

Одно слово – глупая баба! Волос долог – ум короток. Разве от прошлого спрячешься? Разве уйдешь от него таким вот примитивным способом – поменяв район и квартиру? С ним надо просто научиться жить, и все! Прежние соседи давно привыкли к угрюмому Степану. И здоровались с ним при встрече, и жене никто в щепоти соли не отказывал. Просто сама не хотела к ним идти. Стыдилась. А чего было стыдиться? Того, что муж ее в жизни оступился? Так с кем не бывает-то! А люди по прежнему адресу жили все сплошь приличные. Они-то уж точно бы не стали…

Вспомнив о вчерашнем позднем госте, Мосин снова принялся тяжело вздыхать.

Тот вроде бы и не обвинял его ни в чем, но и ни единому слову не верил. Все щурился что-то, хмыкал недоверчиво, ухмылялся, как иуда. И ведь в рог не дашь и из квартиры не погонишь, тут же прицепится, навешает на него все подряд.

Так рисковать Степан Васильевич не мог, потому и терпел ментовские изуверства. Единственное, чем отомстить мог, так это тем, что отрицал все.

– Ничего не видел, – бубнил он без передышки. – Не знаю… Не встречал… Никогда бы не подумал!!!

А он пускай и не знал, зато догадывался. Пускай и не встречал, зато кое-что из окна углядел. Да и в вечер тот, оказавшийся роковым для некоторых жильцов, он совсем не ко времени решил мусор вынести.

Накинул привычно телогрейку прямо на голые плечи. Взял папиросы с полки, спички, подхватил мусорное ведро.

– Чего ты вдруг? – удивилась еще жена. – Ведро-то почти пустое.

– Сейчас пустое, завтра к обеду будет полное, а тебе далеко нести. Ноги болят…

Жену он и правда жалел очень. Он с ней долгую жизнь прожил. Ждала его из тюрьмы верно, посылки исправно и деньги присылала, хотя сами и не жировали тут. И он за нее кровь по капле готов был отдать, а уж мусор-то оттащить, уж точно не напряжно.

Он вышел из квартиры в тот вечер. Потоптался на лестничной клетке. Решил, что телогрейку застегнуть надо, а то застудит спину, тогда беда. Радикулит его и в тюрьме мучил, и на воле. Застегнул, значит, телогрейку. Зажал зубами папиросину, только хотел спичками чиркнуть, как дверь этажом ниже открылась, и женский голос произнес:

– Так ты, Геночка, подумай, подумай…

– Нечего мне думать, – ответил мужской голос. – Лошадь пускай думает, у нее голова большая.

– Дурак.

Женщина явно обиделась и застучала каблучками вниз по лестнице. Мосин тоже медленно двинулся вниз, подхватив мусорное ведро. Кто и с кем разговаривал, он не знал, мог лишь догадываться. С соседями не знакомился из принципа и даже не здоровался при встрече. Но на дверь молодого мужика, как проходил мимо, покосился. Отсюда дамочка-то, видать, выпорхнула. Две другие двери на площадке железные, они так не стукнули бы. Отсюда выскочила обиженная и вниз пошла. Только вот…

Только вот не дошла она до первого этажа. Мосин прислушался. Нет, дамочка явно не торопилась. Все что-то чертыхалась вполголоса, чертыхалась, а потом принялась в какую-то дверь звонить.

– Здрассте, Наталья Ивановна, – промурлыкала она, когда Мосин уже площадку третьего этажа миновал. – Скучаете?

– Здравствуй, Ниночка, – пропела старушенция, которую Степан возненавидел с первого дня, как увидал.

До того гадкий взгляд был у бабки, прокурор таким не смог бы похвастать. С первого дня цеплялась она своими погаными глазенками за Мосина. Все что-то жевала и жевала губищами своими, глядела и глядела ему вслед, будто по лопаткам статью пыталась определить, по которой ему срок впаяли.

К ней, стало быть, обиженная дамочка нацелилась в гости. И та будто и не против была с ней воскресный вечер скоротать. В квартиру впустила, дверь за гостьей заперла.

Мосин благополучно добрел до мусорных контейнеров. Выбросил мусор, выкурил еще папироску. Поежился от влажного ледяного ветра, поддувающего под телогрейку, и пошел домой.

И все…

Не вспомнил бы он никогда ни о бабке этой противной. Ни о дамочке, что в гости к ней напросилась после того, как с мужиком с четвертого этажа повздорила. Забыл бы и не вспоминал никогда, если бы не тот приставучий мент, повадившийся к нему в дом вечерами.