Чудо для Алисы - Елена Левашова Страница 48

Поднимаюсь по ступенькам крыльца почти бегом, стремясь укрыться в своем жилище, как в коконе. Я устала от лжи и фарса, чужих разборок и собственных напрасных ожиданий…

– Внучка приехала, Глаша, иди скорее сюда! – завидев меня в прихожей, кричит дед Никита. – Дай-ка обниму тебя, Алиска! – Из кухни доносятся оханья тети и металлический звук противней.

Прижимаюсь к теплой груди старика, пахнущей табаком и горячим хлебом, и всхлипываю. Пружина, которую я долго сдерживала, наконец лопается…

– Эх ты… – Дедушка гладит меня по голове и кряхтит. К его заботливым рукам присоединяются ладони тетушки Глаши.

– Лисена моя, девочка… Ну что случилось? – Она обхватывает мое лицо руками и пристально смотрит в глаза. – Зря ездила, дочка?

– Ничего не зря, тетя Глаша, – утираю слезы и вздергиваю подбородок. – Я нашла могилу папы. Долго рассказывать… Если коротко: уголовное дело возобновят.

Старики охают и нетерпеливо потирают руки в ожидании моего рассказа.

– Мой руки, Лиса, и садись к столу. Столько с Никитой наготовили. Поешь и все нам расскажешь, – тетя Глаша возвращается на кухню.

Дед Никита преграждает мне путь и упирает руки в бока.

– Признавайся, чего плачешь? – спрашивает старик, как только из кухни возобновляется звон посуды. – Я случайно… машину заприметил возле забора. К тебе, поди, приезжали?

Протяжно вздыхаю и молча киваю.

– Что приторному шоколадному десерту от тебя понадобилось? – шепчет он заговорщически, озираясь по сторонам. Очевидно, делиться секретом с тетей Глашей дедушка не собирается.

– Дедуля, ты знал про картины?

– Да, – чуть помедлив, отвечает он. – Богдан помочь хотел, Алиска, помочь… – Никита Сергеевич виновато отводит глаза.

– А зачем обманывать?

– Ты бы не взяла деньги, ведь так?

– Так…

– Ну вот. Дурочка ты, Лисенка. Выброси глупые мысли из головы и пойдем есть, – довольно крякнув, старик хлопает меня по плечу.

Дедушка и тетя кормят меня как на убой. Я рассказываю им про горные приключения и подробности расследования, умолчав о лавине. После еды я избавляюсь от пропахшей костром одежды и принимаю горячую ванну. Вода ненадолго успокаивает царящие в душе и мыслях хаос и смятение. Я щедро сдабриваю обветренную кожу кремом, наношу на кончики волос маску. Откинувшись на подголовник, я дремлю, наслаждаясь звуком льющейся из крана воды. Часовой заплыв в ванной прерывает настойчивый стук в дверь.

– Алиска, телефон разрывается! Похоже, Мир Труд Май звонит? Я не стал сам отвечать.

– Спасибо, деда, – кричу я в ответ. Набрасываю халат, оборачиваю волосы махровым полотенцем и выхожу. Надо же, четыре пропущенных.

– Мир, не волнуйся, я дома, меня довез Иван Тимофеевич… – я сразу же перезваниваю.

– Алиса, ты стоишь сейчас? – спрашивает Мир. Хм, Алиса? Не Лиси и не Лис, а вот так официально? Сердце больно толкается в ребра и ухает вниз.

– Мир, что случилось?

– Сядь, пожалуйста, детка, прошу тебя, – от меня не укрываются нотки волнения в голосе Боголюбова.

– Села. Доволен? Что там у тебя? – Я плюхаюсь в кресло возле пылающего камина. Поленья потрескивают, из камина вдруг вылетает горящая искра.

– Алиса, мне позвонила мама Богдана. В день отъезда в Грузию он попал в аварию. Серьезную аварию, Лиси…

Глаза мгновенно застилает слезами, телефон выпадает из безвольной кисти, а из груди вырывается хриплый стон… Я слышу льющийся из динамика голос Мира: «Он жив, Лис! Жив!» Слова, как глоток свежего воздуха или спасительная соломинка, вытягивают меня из темной бездны бессознательности. Подхватываю трубку и отвечаю, отдышавшись:

– Что с ним? Где он?

– В реанимации областной больницы. Я только вышел из операционной и не видел Богдана. Лис, дождись вечера, пойдем вместе, хорошо? Одну тебя не пустят.

Все как в тумане… Сквозь слезы вижу размытые силуэты деда Никиты и тети Глаши. Горло наполняется горечью, грудь сдавливает тисками так, что я не могу вздохнуть. Почему же Алла ничего не сказала? Никогда не поверю, что она не знает.

– Богдан… – выдавливаю чуть слышно. Голос звучит утробно, неестественно хрипло. – Богдан… Он в тяжелом состоянии, в реанимации. Он разбился, деда…

– Господи! – Дед Никита порывисто обнимает меня и непрерывно причитает. – Звони скорее знакомому водителю, пускай возвращается.

«Приемные дни: среда и пятница, 14:00–15:00» – тупо вожу взглядом по строчкам на железной двери реанимационного отделения. Справа от двери звонок. Тянусь к кнопке одеревенелыми пальцами и нажимаю.

Из проема высовывается голова дежурной медсестры:

– Девушка, там не по-русски написано?

– Мне надо… там Богдан Рябинин, он у вас?

– У нас. Привезли два часа назад из операционной. А вы кто? – Женщина складывает руки с ярким маникюром на пышной груди.

– Я его… он мой…

– Значит, никто. Разговор окончен. Родители Рябинина только что уехали, а посторонним вход в отделение запрещен, – бойкая сестричка отталкивает меня и закрывает дверь перед носом.

Барабаню что есть силы и кричу:

– Откройте немедленно! Мне нужно его увидеть! Я… я… люблю его. Богдан…

– Я сейчас охрану вызову! Хватит стучать! – визгливо отвечает она.

Я бессильно опускаюсь на пол. Минуты складываются в часы, за окном темнеет и начинается метель. Снежинки стучатся в окно, ветер завывает в щели. Больничные коридоры пустеют. Внутренности выворачивает от сдерживаемых рыданий и обиды: люди в белых халатах равнодушно шастали мимо, делая вид, что меня нет, или пытались выгнать.

– Доктор, у нее температура поднялась, – чувствую чьи-то ладони на своем влажном лбу. Неужели я отключилась? От долгого сидения на полу ноги налились свинцовой тяжестью, спина затекла. – Девчонка горит. Не хватало еще, чтобы коньки здесь отбросила. Может, пустим?

– Богдан… Богдан, – всхлипываю чуть слышно. Слезы безвольно катятся по щекам. Размытый силуэт доктора в зеленом медицинском костюме склоняется надо мной. В нос ударяют запахи лекарств. – Пустите…

– Пойдем, горе кучерявое, – мужчина тянет меня за руку и поднимает. Шатаюсь и с трудом удерживаю равновесие, стоя на онемевших ногах. – Таня, дай ей халат и бахилы.

Медсестра заставляет меня умыться и провожает в палату. Мы идем по широкому белому коридору. Вдоль стен стоят каталки и пластиковые стулья. В воздухе витает запах дезинфекторов. Таня жестом показывает на дверь и, что-то буркнув под нос, уходит.

Богдан спит. Из его правой руки торчит катетер, левая полностью забинтована.

Осунувшееся лицо парня разукрашено разноцветными синяками и ссадинами. Они повсюду: на лбу, скуле, подбородке… Бровь рассечена, в ране виднеется запекшаяся кровь, под глазами пролегают глубокие тени.

До боли прикусываю щеку изнутри: Таня запретила мне рыдать в палате. Тихонько придвигаю больничную табуретку к кровати и сажусь. Палату наполняют звуки работающих приборов и его ровное,