Элизабет Адлер - Тайна Страница 5

Она разочарованно повернула голову на подушке и задохнулась от боли, которая, словно горячий нож, пронзила основание черепа и отдалась где-то в голове.

— Лежи спокойно, солнышко, — медсестра уложила ее обратно на подушки. — Вот уже и доктор идет, — добавила она с облегчением.

Раздался звук быстрых шагов, потом холодная рука коснулась ее. И мягкие пальцы стали измерять пульс.

— Ну, юная леди, мы очень рады, что вы к нам вернулись. — У доктора был решительный, подчеркнуто жизнерадостный, ободряющий голос.

— Почему это? — спросила она каким-то новым, хриплым голосом. — Вы думали, что я умру?

Он засмеялся приятным легким смехом, и она почувствовала, что ее собственный рот растягивается в улыбке.

— Мы делаем все возможное, чтобы хорошенькие пациентки не умирали у нас на руках, — пошутил он.

— Бабник, — прошептала она и снова услышала его смех. — Правду, — попросила она, — пожалуйста, скажите мне правду.

Она чувствовала, что он колеблется. Потом он сказал:

— Произошел несчастный случай. Вы были ранены. Сломаны ребра, повреждена селезенка — нам придется удалить ее…

— Моя голова, — настаивала она, — что случилось с моей головой?

— Глубокие ранения черепной коробки в двух местах. Мы прооперировали вас, все зашили. Голова как новая.

— Тогда почему, — спросила она жалобно, — я не могу открыть глаза?

Он поднял ей левое веко, и в глаз ударил луч света. Луч отдался где-то в глубине ее мозга и пробудил воспоминание о дневном свете и солнце. Может быть, она и вправду выбралась из того темного туннеля.

— Вы на самом деле существуете? — все еще не веря, прошептала она.

Он взял ее руки в свои. Это были сильные, надежные, человеческие руки.

— Вы в Центральной больнице Сан-Франциско. Вы лежали в коме почти три недели. Вы живы, все в порядке. Теперь вам нужно только поправляться. И не беспокойтесь насчет своих глаз. Очень скоро вы откроете их, сможете всех нас увидеть. А пока отдыхайте. Может быть, попозже мы еще поговорим. Тогда вы скажете нам, кто вы.

— Кто я?

— Позже, — сказал он, — сейчас не думайте об этом. Она услышала его удаляющиеся шаги, разговор шепотом между ним и медсестрой, потом дверь закрылась. По наступившей тишине она поняла, что осталась одна.

Он сказал «несчастный случай». Три недели в коме. Сан-Франциско. Значит, она жила в Сан-Франциско? С минуту она размышляла над этим. Расплывчатые образы Телеграфного Холма, здания «Трансамерика», моста Золотые Ворота пронеслись в ее голове. Она торжествующе сказала себе: «Ты и вправду знаешь этот город». Но она не знала этой больницы, не знала, где она находится и что с ней случилось, из-за чего она попала сюда.

Несчастный случай. Она взвесила это слово, представляя себе автокатастрофу, мерзкий скрежет металла о металл, высокий и резкий звук разбивающегося стекла, запах жженой резины, но все это было как фильм без героев. Эта сцена ничего не говорила ей. Она не могла вспомнить ничего подобного. Она вздрогнула. Может быть, это и к лучшему, что не могла.

Доктор говорил о мозговых повреждениях, операции головы… Когда она беспокойно повернула голову, боль снова прошила ее зигзагом снизу вверх, и она застонала. А потом внезапно догадалась. Она не могла открыть глаза, потому что у нее было разбито лицо. Ее заставляют лежать неподвижно, поэтому она не видит, в какое ужасное, лишенное лица месиво она превратилась…

Она попыталась поднять руку, желая ощутить ее, потрогать пальцами раны, но рука была прикреплена к иглам и трубкам, капельнице и аппаратуре.

Слезы отчаяния потекли у нее из-под закрытых век, собираясь в горячие, соленые дорожки на щеках, попадая в уши. «Как ребенок, — подумала она, — который плачет в темноте и зовет свою маму, только здесь нет мамы».

— Мама? — позвала она довольно громко на всякий случай. Но она знала, что ее мама не здесь. Попыталась представить себе ее, и ничего не получилось. «Вот странно, — озадаченно подумала она, — я могу вспомнить, как выглядит «Трансамерика» и мост Золотые Ворота, но не помню лица собственной матери. Я даже не помню, как ее зовут. А как меня зовут?» Она поискала ответ в темных провалах своего мозга. Ничего не нашла. Там была пустота, и еще туннель, грозящий затянуть ее обратно — прочь от света, от памяти. Прочь от жизни.

— Теперь ты быстро пойдешь на поправку, солнышко, — голос медсестры нес в себе улыбку. — Может быть, завтра мы сможем отцепить тебя от всех этих трубок и аппаратов. А может быть, если будешь хорошей девочкой, получишь немного мороженого на ужин.

— Я не люблю мороженое, — ответила она машинально.

— Ладно, тогда охлажденный йогурт. Ты ведь любишь йогурт, правда?

Правда? Она не могла вспомнить, единственное, что она помнила, — она не любит мороженое.

Паника заставила ее открыть глаза. Веки поднялись медленно, как театральный занавес над тусклыми декорациями, но свет все равно ослепил ее. Постепенно комната приобрела очертания. Кто-то склонился над ней, свет над его головой напоминал нимб.

Это было лицо мадонны. Бледная кожа, темные волосы, красные губы, дружелюбная улыбка. Она почувствовала прохладную руку на своем лбу и услышала, как мадонна сказала:

— Добрый день. Рада, что ты наконец очнулась. Я — Фил Форстер.

Девушка уцепилась за ее руку, как за спасательный круг.

— Фил, — прошептала она, — вы должны знать меня. Скажите мне, кто я.

Глава 4

Махони откинулся на спинку вращающегося кресла в скромной комнатушке на четвертом этаже здания окружного отделения полиции, сосредоточившись на том, что он только что прочитал о девушке, найденной в Митчелском овраге. Информации было немного, но она была достоверной. Многочисленные ранения, в частности два глубоких повреждения черепной коробки, возможно, нанесенных тупым предметом. С другой стороны, она могла получить эти раны, пока ее ударяло о скалы.

Еще эти собачьи укусы. Очевидно, она подняла правую руку, чтобы защититься от нападения. Собака была крупная, это уж точно. «Мы склоняемся к тому, что кусал ротвейлер, доберман-пинчер или собака похожей породы, — сказали ему эксперты, — но не пит-буль. У них разная хватка. К тому же пит-буль так просто не отпустит».

Может, какой бродячий ротвейлер напал на нее? Загнал ее на край оврага? Может быть, она автоматически шагнула назад, в пропасть. Он покачал головой: нет, он так не думал. Там, где была такая собака, был и человек. Натравлял ли он на нее собаку? Может быть, он задумал изнасиловать ее, а потом убить? Он устало пожал плечами. Мир полон ненормальных. Все возможно.