Екатерина Мурашова - Забывший имя Луны Страница 5

– Где у тебя соль? – то и дело слышалось оттуда. – А кардамон у тебя есть? А как же тесто без кардамона? Вова, вот сюда банку поставь. И открой, естественно. Что, самому-то не догадаться?! А салат почему не украшен? Ну и что, что не успевала? А Тоня у тебя на что? Раз в год все должно быть красиво!

Антонина хищным взглядом отметила проследовавшие в бельевой шкаф дорогие колготки и на удивление покорно принялась за выполнение поручений. Иркина вихревая хозяйственная активность всегда слегка пугала мою флегматичную дочь и делала ее тупой и покладистой.

Никитка тут же уселся смотреть телевизор, а Люся где-то затихорилась, вроде бы в ванной. Наверное, Антонина опять что-то для нее припасла. Из всех детей моих подруг Антонина благоволила только к тихой болезненной Люсе и по собственной инициативе передарила ей почти все свои игрушки. Теперь баловала обновами, тем, из чего сама выросла. Меня данная симпатия в основном радовала, ибо намекала на то, что у моей дочери имеются какие-то чувства к обыкновенным смертным людям, не относящимся к числу популярных певцов, артистов и диджеев.

Потом пришли две учительницы-разведенки из моей школы, одна с сынишкой Виталиком, потом университетская подруга Светка со своим третьим мужем. Ровно к назначенному сроку, тик в тик, явилось Ленкино семейство.

– Точность – вежливость королей! – заявил на пороге Ленкин муж, убирая в жилетный карман внушительный хронометр. Я всегда удивлялась, как можно не помнить о том, что в прошлом и позапрошлом году он говорил то же самое. Голосом, внешностью и манерами Ленкин муж явно стремился изобразить из себя что-то чеховское. И у него получалось, правда, касалось это не самого Антон Палыча, а его героев. «Пава, изобрази!» За глаза я звала Ленкиного мужа Демократом, и вкладывала в это слово какой-то мне самой не до конца ясный ругательный смысл.

Любаша с заявленным кавалером явились последними, когда все уже сидели за полностью заряженным столом и постепенно начинали раздражаться.

Рассмотреть кавалера в тесном полутемном коридоре мне практически не удалось. Так, что-то невзрачное, чернявенькое. К тому же он сразу вручил мне букет из пяти здоровенных гербер, которые выглядели совершенно пластмассовыми, но при этом вели себя как абсолютно живые змеи, извивались холодными скользкими стеблями, кивали тяжелыми разноцветными венчиками и закрывали тот именно сектор обзора, который интересовал меня в данную минуту. Кавалер принес с собой домашние тапочки и маленькую бледно зеленую расчесочку. Аккуратно пристроив под вешалкой туфли, он закрутил головой в поисках зеркала. Зеркало у меня в прихожей раньше водилось, как и во всех приличных домах, но Антонина не могла пройти мимо него и по пятнадцать минут в разных направлениях расчесывала свою действительно могучую шевелюру. В результате – два дня из трех опаздывала в школу. Пришлось зеркало перевесить в мою комнату. Там перед ним, да еще в моем присутствии долго не повертишься.

Я собиралась уже извиниться перед гостем, но тут Любаша, наконец, сориентировалась и решила представить нас друг другу.

– Познакомься, Анджа, это – Вадим. Мы с ним раньше вместе работали. Когда я после института пришла, он надо мной шефствовал, учил меня всему…

– Очень приятно. Анжелика Андреевна, можно просто Анджа, – сказала я, протягивая руку Вадиму и делая первые выводы. Любаша по прежнему киснет в своем проектном институте, по полгода не получая зарплаты, голодая, но не решаясь стронуться с места. Следовательно, раз с Вадимом они работали раньше, он теперь трудится где-то в другом месте. Это, несомненно, хорошо, потому что семья из двух безработных инженеров…

Вместо того, чтобы пожать мне руку, Вадим церемонно поднес ее к губам и поцеловал. Вторую руку с расчесочкой он при этом спрятал за спину. Я улыбнулась. Любаше должны импонировать такие манеры – это безусловно.

Потом мы все прошли в комнату, причем Вадим вежливо пропустил дам вперед, а сам торопливо провел-таки по волосам расчесочкой и пригладил их руками. За время нашего отсутствия Ирка почему-то переместила гостей и освободила место для Любаши и Вадима рядом со мной. Сидя рядом с Вадимом, я опять-таки лишалась возможности его рассмотреть, так как поворачиваться и смотреть на человека в упор все-таки неприлично.

После второго тоста , провозглашенного Володей за родителей, разговор стал общим и бестолковым. Ирка громогласно рассказывала учительнице географии о верном народном средстве для лечения геморроя. Володя и третий Светкин муж пытались через головы дам обсудить политику очередного правительства. Миша меланхолично выедал оливки из салатных украшений. Никитка заставил Люсю принести ему плейер из куртки в прихожей, украдкой поместил его под столом на колени, сунул в уши наушники и теперь пил пепси-колу, заедая ее копченой колбасой, и улыбался блаженной улыбкой дебила. Герберы извивались в широкой вазе и норовили нырнуть головами в какой-нибудь салат.

Я хлебосольно уговаривала гостей кушать побольше, обращала их внимание на отдельные блюда, отвечала на какие-то вопросы, сама что-то спрашивала, и как всегда в таких случаях, где-то в глубине меня нарастало чувство вопиющей никчемности и бессмысленности всего происходящего. Что здесь происходит? Почему здесь сидят все эти люди? Что я сама здесь делаю?!

Так принято, – привычно успокаивала я себя. – У людей должны быть праздники. Даже если ты сама не видишь в этом никакого смысла, то ты вполне можешь делать это для своих друзей. Они собираются, радуются этому, желают тебе добра. Это ритуал. Так было всегда и это правильно…

Чтобы отвлечься от неправильных мыслей, я исподтишка наблюдала за Любашей и Вадимом. И то, что я видела, мне определенно не нравилось. Вадим говорил с Любашей и обращался с ней просто и без подтекста, так, как общаются со старыми добрыми товарищами, с которыми многое перевидано и пережито. Но никакой нежности, и уж тем более эротичности или сексуальности в их отношениях не было заметно. Скрывают? Но зачем? Да такое и не скроешь. Оно либо есть, либо нет. Чтобы это скрыть, нужно сидеть в разных комнатах. А на соседних стульях, когда вокруг все галдят, каждый слушает только себя, никто ни на кого не обращает внимания, да и вообще все люди взрослые, и все (включая детей) всё понимают…

Не нравилось мне все это. И обидно было за Любашу. Действительно старый товарищ, сослуживец? Но тогда зачем он сюда пришел? Или, может быть, я все усложняю, и в их отношениях и не должно быть ничего… этакого? Может быть, я просто безнадежно устарела или, наоборот, безнадежно «молода душой»? Два одиноких, немолодых уже человека (Вадим старше Любаши лет на семь), бывшие сослуживцы, прекрасно понимают друг друга, имеют общие воспоминания, связаны взаимным уважением и симпатией… Что еще надо для полноценной семейной жизни, когда все костры уже отгорели и остались лишь вонючие угли, да тоненькая струйка дыма сомнительного происхождения…