Екатерина Мурашова - Земля королевы Мод Страница 55

– Сережа, вы ленинградец, то есть петербуржец? – спросила я.

– Да, конечно, – он недоуменно мотнул головой, прерванный моим вопросом на середине фразы. – Живу с родителями и братом на Петроградской.

«Но чего же он, собственно, от меня хочет?» – только этот вопрос не давал мне попрощаться и уйти. В каком-то смысле я чувствовала себя даже уязвленной. Алина, Вадим, теперь вот Сережа – что все они делают в моей жизни? И почему я, такая умная, не могу разгрызть до конца этот вроде бы незамысловатый орех?

– Анжелика Андреевна, а вы? Что вы бы стали делать, если бы вдруг… ну, нашли клад? – диковинным образом угадав мои недавние мысли, спросил вдруг Сережа.

– Не знаю, – я пожала плечами. – Простите, но в моем возрасте уже не ищут кладов. Даже моя дочь уже давно вышла из возраста Тома Сойера… Когда однажды, много лет назад, мне пришлось иметь дело с чем-то подобным, я предполагала передать все ценности государству…

– Алина рассказывала мне, что отец вашей дочери известный археолог, работает в Мексике…

«Так вот оно что! – я искренне обрадовалась сказанному. – Он, будущий историк, просто хочет через меня выйти на Олега. Потому и пришел без Алины. Зачем здесь она? Связи за рубежом, может быть, стажировка, может быть, отзыв известного в их мире человека на какую-то работу. Ну конечно! Такой молодой человек и должен быть карьеристом. А я-то, дура, напридумывала себе криминально-достоевские страсти! И впрямь пора послушать Любашу и завязать с этими детективами. Классики, что ли, на свете мало? Да и нынешние писатели вовсе не все муру пишут…»

– Сережа, – я улыбнулась молодому человеку почти с симпатией. – Я дам вам электронный адрес Олега. Вы пишете и читаете по-английски? Вот и хорошо, а то его компьютер не читает русский текст. Записывайте, да хоть на салфетке. Вот вам ручка. В ближайшем же письме к Олегу я упомяну о вас, как о молодом историке, чтобы он не удивлялся личному обращению. Олег весьма лоялен и внимателен к молодым коллегам из России, так что если у вас есть к нему какие-то вопросы, проблемы, которые вы хотели бы обсудить…

– Да, Анжелика Андреевна, спасибо… – Сережа торопливо начирикал на салфетке продиктованные мной значки. – Да, конечно…

– А теперь до свидания. Приятно было познакомиться, передавайте привет Алине, – я отодвинула пустую чашку и с облегчением поднялась из-за стола.

Он вежливо привстал, но даже не сделал попытки меня проводить.

«Спасибо, юноша, вы все поняли правильно, – мысленно одобрила его поведение я. – На сегодня мне вполне достаточно вашего общества.»

Уже одевшись и выйдя из кафе, я почему-то не пошла сразу домой, а сделала несколько шагов назад вдоль обледенелого тротуара, и, укрывшись за неким архитектурным излишеством старого дома, осторожно заглянула из темноты в одно из окон только что покинутого заведения. Сережа, сгорбившись, сидел за столом вполоборота ко мне. Лицо его казалось смятым. На столе перед ним стоял графинчик с водкой, а пальцы механически рвали на мелкие клочки салфетку, на которой был записан адрес электронной почты Олега.

Глава 10

– На свете нет вообще ничего, кроме одиночества, – сказала Светка. – Но оно бывает разным. Твое одиночество какое-то вышколенное, как старый английский дворецкий или, скорее, чеховский слуга из «Вишневого сада». Тот, который с «многоуважаемым шкапом». Никакого протеста, никакой классовой ненависти… Мне жаль…

– По существу вопроса ты что-нибудь сказать можешь? – осведомилась я.

– Молодые люди дергаются и нервничают, в то время как Вадим – спокоен и благородно печален. По всем детективным законам злодей именно он.

– Слушай, а реальный мир может быть устроен не по детективным законам?

– Наверное, может. Но зачем же нас тогда в школе учили, что литература – зеркало жизни?

– Не литература, а Лев Толстой, – огрызнулась я. – И не жизни, а русской революции.

– Ну как знаешь, подруга, – Светка пожала плечами. – Я-то что? Я же сразу предлагала тебе его прикарманить.

– Кого, Льва Толстого?

– «Ты сердишься, и значит ты не прав» – это кто-то из антиков сказал, а уж они – не спорь! – никогда не ошибались.

С годами на картинах реальности оседает какая-то дымка или пленка, которая делается все более и более плотной. Сквозь нее все труднее видеть, действовать и чувствовать. Чтобы воспринимать все всерьез, приходится каждое утро рвать ее и выкарабкиваться наружу. Маленький Принц называл эту процедуру «полоть баобабы». Разрываемая пленка трещит как выбеленный на солнце старый брезент. Я слышу этот треск каждое утро.

В это утро он смешивался с бодрым потрескиванием тыквенных оладий, которые жарила Зоя на огромной чугунной сковородке. Сковородка напоминала о блокадных репродукторах и культе личности. За окном шел снег пополам с дождем, похожий на протянувшиеся с неба до земли грязные, размахрившиеся веревки.

Внезапно мне захотелось оказаться среди цветущих магнолий. Когда-то, подростком, я была с мамой на южном побережье Крыма и тогда видела их впервые. Они произвели на меня сильное впечатление.

– Наталья! – окликнула я соседку, которая пробовала с другой стороны готовность гречневой каши. – Вы хотели бы теперь увидеть цветы магнолий?

– Чего это?! – женщина резко обернулась на пятке и потеряла тапок.

– Они – огромные, – попыталась объяснить я. – Для наших широт просто невероятные, размером с суповую тарелку. Вспыхивают в сумерках словно плавающие в воздухе лампионы. У них тяжелый, завораживающий, можно сказать, эротический аромат.

Наталья нащупывала тапок с выражением тупой обиды на лице. На изгибе ее подбородка лежала гречневая крупинка. Вторая прилипла к пухлой нижней губе.

– Ну ты, Анджа, скажешь тоже! – протянула она. – Монголии какие-то…

Я подумала о том, что мое нынешнее озорство – отдает откровенной низостью. Но вместе с тем не лишен забавности тот факт, что Наталья и прочие соседи из-за моей речи и образа мышления считают меня существом другой породы, почти инопланетянкой. Несмотря на то, что я хожу с ними по одним улицам, и посещаю общий ватерклозет.

Из-за примитивности собственного устройства и тяжелой жизни все мои соседи – жуткие ксенофобы. Кто-то не любит «черных», кто-то – евреев, кто-то – депутатов. Интересно, распространяется ли их ксенофобия на меня? А я сама?

– Нет. У меня точно нет никакой ксенофобии по поводу своих соседей. Честное слово, – прислушавшись к себе, пробормотала я. – хотя я и не люблю пролетариат…

Наталья явно с трудом удержалась от того, чтобы не повертеть пальцем возле виска и в сердцах прихлопнула крышкой кастрюлю с кашей. Я подала ей старый, дырявый гобелен, в который она заворачивала гречку, чтобы не остыла до прихода дочери. У меня в семье, когда была жива бабушка, тоже так делали. Сверху завернутую кастрюлю еще накрывали подушкой. Вероятно, это пережиток тех времен, когда плиту топили дровами и разжечь ее и разогреть кашу было делом долгим и трудным. Я хотела рассказать Наталье на примере гречневой каши о том, как пережитки сознания отстают от уходящего вперед технологического бытия, но вовремя остановила себя.