Морошка. В августе 42-го - Фёдор Романович Козвонин Страница 6

через дорогу, затем свернул в подворотню и проулками подошёл к заднему двору двухэтажного кирпичного дома. В этом доме теперь располагался Кожтрест, а когда-то он был особняком купчихи Савинцевой. Тут после Революции великие князья26 из царской семьи квартировали с сербской принцессой27. Князей потом отвезли на вечную приписку в шахту Алапаевска, а принцесса вырвалась за границу – уж очень за неё сербские братушки и норвежские товарищи хлопотали.

В сарае за Кожтрестом оперуполномоченного Деницына ждал информатор. Информатора звали Чуня, а прозвище происходило не из-за каких-то личных качеств, а из-за фамилии – она была не то литовской, не то белорусской. Соседской, из братского народа. Себя Чуня тоже ставил запанибрата, любил, чтоб его называли по отчеству – Макарыч, а своего имени стеснялся, считая вычурным и декадентским. Чуждым. Однако паспорта он почему-то менять не хотел.

Хотя Чуне было только двадцать два года от роду, он был представителен, кряжист, осанист и даже в этом сарае производил солидное впечатление. Умные пронзительные глаза глядели будто в самую суть, но суть какую-то свою, не могущую принадлежать многим. Только зря он лицо выбрил – с усами было лучше, без них пропала мимика. Теперь, когда рот был закрыт, бледные губы образовывали единое пространство и было не разобрать – испуган ли он, возмущён или безразличен. Как манекен из универмага. Хотя сам он считал это не недостатком, а преимуществом. В своей легальной жизни он работал в Наркомпищепроме и взаимодействовал с промысловыми кооператорами. В нелегальной жизни он занимался этим же, но если за свою законную деятельность он получал триста двадцать рублей в месяц и ежегодный оплачиваемый отпуск, то за незаконную – вдесятеро больше и возможность отправиться на колымский курорт по Указу семь-восемь: «…вплоть до высшей меры социальной защиты».

– Здравствуй, Артёмыч! – хотя Чуня был на полголовы ниже Степана, руку он ему подал как будто сверху вниз.

– Привет, Макарыч, – Степан будто потянулся пожать руку, но не сделал этого – возвратным движением хлопнул себя по бёдрам, подтянул штанины с коленок и сел на стоявший в углу бочонок. – Как дела на спекулянтском поприще?

Чуня будто вовсе не заметил, что его приветствие проигнорировали, и почесал свою правую ладонь:

– Слушай, не помнишь – если правая чешется, то это брать деньги или давать? – встретив холодный взгляд Степана, спрятал руки в карманы. – Ничего экстраординарного не произошло. Это тебе не год назад, когда на рынок что только не тащили – сабли кавказские, картины голландские, кружево фламандское. Сейчас попроще – поиздержались товарищи! Всё как-то в русло вошло, без эксцессов. Да и новых эвакуированных прибывает не много, а те, что прибыли, уже или в край оскудели, или пристроились. Которые пристроились, те на рынок с деньгами идут, а не с часами-брошками. Надо признать, здорово это всё вон там придумали, – Чуня со значением округлил и закатил вверх глаза.

– Это ты о чём?

– Да чтоб по карточками минимальный минимум продуктов выдавать, а рынка будто бы не замечать. Это ведь можно всех скопидомов вытрясти, потому как при наших нормах и самые прижимистые из чуланов червончики достанут, потому что другой-третий раз в месяц на маслице да молочко-то соблазнятся! А то живём, как в Индии какой-то, ей-богу – огромная богатейшая страна, денег вроде бы должно быть много, но деньги эти в заначке под подушкой лежат. Значит, в экономике не участвуют и прибавочной стоимости не создают – поймав недоумённый взгляд Степана, Чуня осёкся. – Об этом в «Капитале» написано!

– Ты его разве читал? – ещё больше удивился Степан.

– Да как-то взялся от нечего делать, страниц с полсотни одолел, да потом бросил – там мудрёно больно пошло, с формулами, – смеющимися глазами Чуня посмотрел в глаза Степану. – Но про бестолковых индусов запомнил, которые из своих сокровищ выгоды не извлекают.

Чуня вспыхнул, его щёки зарделись:

– Это ж безвозвратный, но добровольный государственный займ получается! Памятник тому человеку поставить, который это придумал! Это как у Маяковского, мол, стране нужны не розы – паровозы! А лучше танки и пушки. Истребители! Но самолёты денег стоят, а где их взять? Кто даст? Советский народ и даст – но не за облигацию, которая бумажка, а за крынку молока, которая – вещь! И всемеро стоит против того, что до войны было. Понял, Артёмыч?

Степан неуверенно кивнул, а Чуня радостно продолжил:

– Вон, в Ульяновске схемку придумали – продавали пайковые продукты на рынке по спекулятивной цене и чуть не в сто раз наварились! Разницу положили в кассу, отбрехаться надеялись, но где там! Сейчас эти деятели за такие небывалые успехи в области торговли совершают трудовые подвиги в условиях Крайнего Севера. И государству хорошо – за меньшее количество товара казна в итоге получила гораздо бо́льшие деньги. Вон, пройдись по рыночным рядам! Все ведь не сами по себе сидят – давно и плотно всё схвачено и каждый свою мзду башляет. А башляют как? По цепочке, по ступеньке, по лесенке, на самом верху которой сидит этакий миллионер подпольный, что твой Корейко из книжки. Наберёт такой жулик пятьсот тут, триста там, а потом, глядишь – приняли его, тёпленького, да из-под подушки миллион и достали, а на тот миллион четыре Як-1 построили, а?! Оно и граждан воронками не тревожить, и мещан не тормошить. Никаких отрядов ЧОН28 не надо. Удобно!

Деницын напрягся, слушая эту речь, но Чуня ровно не замечал, говорил дальше:

– Капиталист готов на любое преступление за прибыль, правильно? Вот и надо его желание направить в правильное русло! А если один-другой прощелыга мимо проскочит, то и не беда. Ну, сбежит из области, из края, а дальше – что? Из Союза всё равно никуда не денется. Ни в Лондон, ни в Париж не утекёт, так что деньги всё равно у нас останутся – одно что возьмут их не завтра, а послезавтра. Не беда! А если кто из партийной номенклатуры в это дело замажется…

Но тут Степан вспыхнул:

– Слышь, Дорик, ты тут собрался на антисоветскую агитацию намотаться? По десятому пункту пятьдесят восьмой, да?29 Это я тебе запросто устрою, веришь?

– Что ты, Степан Артёмыч, как можно? Где я, а где агитация? Это ведь не агитация, а рационализация – и всё!

Деницын привстал с бочонка, Чуня отступил назад и поднял руки:

– Всё, всё! Ишь, какой ты строгий, оказывается! Мне просто по делу тебе сказать нечего – всё вошло в русло и на рельсы встало. Разве Настюха Блинова