Виктория Холт - Властелин замка Страница 67

Я непременно уеду, пообещала я себе. А потом, в душе своей твердо решив не уезжать, принялась за поиски фресок, которые, как я подозревала, могли быть скрыты под слоем извести, покрывавшей древние стены. Эта работа могла поглотить меня и заставить забыть страсти, бушевавшие вокруг меня; и в то же время это могло продлить мое пребывание в замке.

Особенно меня заинтересовала комнатка позади галереи. Окно ее выходило на север, из него открывался великолепный вид на пологие склоны виноградников.

Я вспомнила, как возбужден был мой отец, когда увидел стену, подобную этой. Тогда он объяснял мне, что во многих английских особняках стенная роспись скрыта под слоями извести. Ее замазывали, может быть, потому что она была повреждена, или потому что изображение не нравилось новым хозяевам.

Удаление слоев побелки — их могло быть несколько — довольно сложная операция. Я видела, как это делал мой отец, и даже помогала ему; для такой работы у меня были врожденные способности. Это трудно описать, возможно, я руководствовалась инстинктом — у моего отца он был, и похоже, что я унаследовала его — но с того момента, как я увидела эту стену, я была взбудоражена и готова поклясться, что под побелкой скрываются настоящие сокровища.

Я принялась работать шпателем, но никак не могла снять верхний слой, что делать надо было очень осторожно — одно неловкое движение могло испортить ценное произведение искусства.

Провозилась я около полутора часов. Работать дольше было неразумно — здесь требовалась предельная сосредоточенность, и за все это время я не обнаружила ничего, что подтвердило бы мои догадки.

Но на следующий день мне повезло. Мне удалось отскоблить небольшой кусочек извести — лишь самую малость, но на этот раз я убедилась, что на этой стене была картина.

Я еще раз порадовалась, как мудро я поступила, найдя себе занятие, которое отвлекало меня от растущей напряженности в замке.

Я была занята этой стеной, когда в галерею ворвалась Женевьева.

— Мисс! — позвала она. — Мисс, где вы?

— Здесь, — ответила я.

Когда она вбежала в комнату, я увидела, что она в растерянности.

— Из Каррфура известие, мисс: деду стало хуже. Он зовет меня. Поедемте со мной.

— Ваш отец…

— Его нет… на прогулке с ней. Пожалуйста, мисс, поедемте. Иначе мне придется взять грума.

Я пообещала, что быстро переоденусь и спущусь в конюшню через десять минут.

— Пожалуйста, поторопитесь, — умоляла она.

Всю дорогу в Каррфур она хранила молчание; я знала, что она страшилась этих визитов и при этом этот странный дом притягивал ее.

Мадам Лабисс встречала нас в холле.

— Ах, мадемуазель, — сказала она, — как я рада, что вы приехали.

— Он очень болен? — спросила я.

— Второй удар. Морис нашел его, когда подавал обед. Приезжал доктор, а потом я послала за мадемуазель.

— Значит, он… умирает? — глухо спросила Женевьева.

— Трудно сказать, мадемуазель Женевьева. Он все еще жив, но в очень плохом состоянии.

— Можно к нему сейчас?

— Пожалуйста, пойдемте.

— Пожалуйста, идемте со мной, — сказала Женевьева мне.

Мы прошли в комнату, которую я видела раньше. Старик лежал на тюфяке, мадам Лабисс, видимо, пыталась устроить его поудобнее. Она укрыла его покрывалом и поставила в комнате небольшой столик и стулья. На полу даже коврик лежал. Но голые стены, единственным украшением которых служило распятие, да еще скамеечка для молитвы в углу, делали комнату похожей на монашескую келью.

Старик, голова которого покоилась на подушке, представлял собой жалкое зрелище: глаза глубоко ввалились, нос заострился. Он был похож на хищную птицу.

— Мадемуазель Женевьева, месье, — проговорила мадам Лабисс.

На лице его промелькнуло выражение, по которому я догадалась, что он узнал ее. Губы его шевельнулись, речь звучала глухо и невнятно.

— Внучка…

— Да, дедушка. Я здесь.

Он кивнул, и перевел взгляд на меня. Очевидно, левый его глаз не видел — он казался мертвым, но правый глаз замечал все.

— Подойди ближе, — сказал он, и Женевьева двинулась к его постели. Но он продолжал смотреть на меня.

— Он говорит вам, мисс, — прошептала Женевьева. Мы поменялись с ней стульями, я села поближе к нему — похоже, это его удовлетворило.

— Франсуаза, — сказал он. Тогда я поняла, что он принял меня за мать Женевьевы.

— Все в порядке. Пожалуйста, не волнуйтесь, — сказала я.

— Не надо… — бормотал он. — Будь осторожней. Смотри…

— Да, да, — успокаивающим тоном говорила я.

— Не нужно было выходить замуж… за этого человека. Я знал… что это плохо…

— Все хорошо, — старалась уверить его я.

Лицо его исказилось.

— Ты должна… Он должен…

— О, мисс, — произнесла Женевьева, — я этого не вынесу. Я сейчас вернусь. Он бредит. Он даже не узнал меня. Мне оставаться?

Я покачала головой, и она ушла, оставив меня в этой странной комнате наедине с умирающим. Я поняла, что он заметил ее исчезновение, и ему стало легче. Казалось, он собирается с мыслями.

— Франсуаза… Держись от него подальше… Не позволяй ему…

Он изо всех сил старался убедить меня в чем-то, и я старалась понять значение его слов, потому что говорил он о графе, и я чувствовала, что в этой самой комнате я могу раскрыть тайну смерти Франсуазы. И больше всего на свете я хотела доказать, что ее муж был непричастен к ее смерти.

— Почему? — спросила я. — Почему я должна держаться подальше от него?

— Такой грех… такой грех… — простонал он.

— Вам не нужно расстраиваться, — сказала я.

— Вернись сюда… Уезжай из замка. Там только несчастье и погибель… для тебя.

Усилие, потребовавшееся для такой длинной речи, казалось, истощило его силы. Он закрыл глаза. Я пришла в отчаяние — ведь он мог столько поведать мне.

Вдруг он открыл глаза.

— Онорина, ты так прекрасна. Наше дитя… что станет с ней? О, грех… грех.

Силы вновь покинули его. Казалось, он умирает. Я пошла к двери позвать Мориса.

— Конец близок, — сказал Морис.

Лабисс посмотрела на меня и кивнула.

— Мадемуазель Женевьеве нужно быть здесь.

— Я пойду и приведу ее, — сказала я, радуясь возможности уйти из комнаты, в которой витала смерть.

Идя по коридору, я поразилась царившей в нем темноте. Здесь витала смерть. Я ощущала ее. Было такое впечатление, будто из этого дома изгнали свет, будто здесь грешно было смеяться и быть счастливым. Как могла бедная Франсуаза жить в таком доме? Как она, должно быть, была рада убежать отсюда в замок!

Я дошла до лестницы и остановилась у ее подножия, глядя вверх.