Алиса Клевер - Женщина на одно утро. Щедрость пирата Страница 7

– А знаете, ведь она испугалась до полусмерти, когда я сказала ей, что Андре все знает, – вспомнила я вдруг.

– Испугалась? – удивился Марко.

– Да, и еще как. Сказала: «Он убьет меня, убьет!» А потом приставила к моему виску дуло. Она ненормальная, говорю вам. Ой, Марко, простите меня.

– Вы правы, – кивнул Марко, от напряжения у него играли желваки, он сосредоточенно думал. – Но, как это часто бывает, от правды не легче. Для меня это ужасно и мучительно. Если она больна – ей нужна помощь. Даже если она сто раз виновна в том, в чем ее обвиняют, я все же смогу защитить ее лучше, чем любой другой адвокат.

– Защитить? – уточнила я, не веря в услышанное. Сказать, что я была потрясена – ничего не сказать. Любовь, поистине, не знает границ. Если бы со мной провернули такое, я бы и имя этого человека забыла. Как мне кажется. Впрочем, откуда мне знать, как я поступила бы на месте Марко с его характером, воспитанием, любовью к классическим костюмам, английскому дизайну и политическим партиям. – Да вы просто ангел!

– Он ангел, а я злодей. – Андре смотрел вдаль, на темнеющий парк, и явно злился. – О, у тебя всегда и во всем виноват я, так было всегда.

– Но сейчас, как ни крути, ты действительно виноват, братец. Или хочешь поспорить? Помимо удивительной черствости, позволяющей тебе резать и латать людей, ты всегда отличался чудовищным эгоизмом, – Марко почти кричал, и даже нищий с голубями смотрел в нашу сторону неодобрительно, словно мы были в публичной библиотеке и мешали остальным посетителям читать в тишине и спокойствии. Марко же не обращал на произведенный эффект никакого внимания.

– Эгоизм? Десять лет учебы, хирургия – это эгоизм? Ты так это называешь? Вы с мамой планировали для меня другую судьбу, играли бы в меня, как в какого-нибудь ферзя, вырезанного из слоновой кости. Если бы я был сговорчивее, ты бы двигал меня по доске, возможно, продвинул бы достаточно далеко, прежде чем тебе пришлось бы пожертвовать мною во имя каких-нибудь очередных высоких целей. Нет уж, спасибо, я лучше буду резать и латать людей. Это честнее, в конце концов. А чем занимаешься ты? Сплошь политические интриги, лоббирование, сговоры и союзы. Ты дергаешь за ниточки, а кто-то дергает за ниточки тебя. Чего ты хочешь добиться? Станешь новым президентом Франции? Но зачем, ты же не хочешь изменить будущее. Ты не романтик, тебе не свойственно желание сделать этот мир лучше. Тебе нравится чувство, что ты принял все таким, какое оно есть – всю эту ложь, гниль, всю нищету и несправедливость, и ничего не нужно менять. Мир – шахматная доска.

– Какая чушь! – выплюнул Марко. – Не говори так, словно ты знаешь меня лучше, чем я себя.

– Хочешь, я скажу, отчего я не рассказал тебе обо мне и Одри? Честно, хочешь? Помимо того простого факта, что наше с ней знакомство ничего для меня не значило и почти не сохранилось в моей памяти. Потому что, как ты знаешь, я не держу телефонов своих бывших подружек в баночках на полке, чтобы в случае чего позвонить и вспомнить былое, повысить себе самооценку за их счет. Но Одри… с ней с самого начала все было не совсем просто. Я видел, что творилось с тобой. Много раз, когда я решительно собирался обрушить на тебя всю правду о твоей благовоспитанной, лучезарно улыбающейся восточной принцессе, которую ты заваливал подарками, я останавливался, видя твои глаза. Как ты смотрел на нее! В твоей жизни, Марко, все и всегда шло по плану, который ты составлял. Ты всегда играл в господа бога, в том числе и со мной тоже. У тебя на все была своя воля, но рядом с Одри ты эту волю терял. Ты ее любил против своего желания и уж точно вопреки всем своим планам. Даже сейчас ты хочешь ее спасти, хоть она и предала тебя, и, я уверен, спокойно убила бы, если б знала, что это поможет вернуть меня.

– Ахиллесова пята, – прошептала я.

– Что? – повернулся ко мне Марко.

– Простите, Марко. – Я запоздало заметила, что сказала это по-русски. – Ничего, это не важно. Я… так устала. Я смертельно устала и хочу спать. Больше всего на свете. И если вы немедленно не прекратите ругаться, я лягу тут на лавочку и буду спать в этом парке. Меня этот вариант устроит, а вас? Все это ваши бла-бла-бла: кто кому не сказал, кто кого обижал в детстве, не имеют сейчас никакого значения. Нам нужно найти Сережу. Где он? – вот единственный вопрос, которым стоит задаться. Остальное просто ерунда.

Марко посмотрел на меня, как подстреленный зверь, а затем развернулся и просто ушел, медленно передвигая отяжелевшими ногами, с трудом перетаскивая свое тело из сегодняшнего вечера в завтрашнее утро. Мы с Андре остались одни.

Старый дом с окнами на западную стену частного музея излучал уют, обманчиво заманивая теплым светом вечерних окон. Я знала, что Николь уехала к своей тетке в Версаль, но все равно темнота в ее окнах была для меня огорчением. Андре по привычке достал ключ и выразительно посмотрел на меня, пройдя в незапертую дверь своей квартиры, где на полу валялись какие-то ботинки и сброшенные с вешалок вещи.

– Уж прости, я не успевала убраться, полиция не соглашалась подождать.

– Птица, заметь, я даже не спрашиваю тебя, как именно ты попала в мою квартиру, потому что, как я подозреваю, ответ мне так сильно не понравится, что я захочу сотворить с тобой что-то тоже вполне уголовно наказуемое. Ключей-то у тебя не было.

– Я же птица, как ты сам заметил, значит, я просто влетела в окно, – ответила я с ложной веселостью в голосе. За механической улыбкой я прятала целую палитру чувств. Страх, растерянность, непонимание, ощущение неминуемой беды – только верхушка айсберга. Но на самой вершине этой ледяной горки царило облегчение. Это было странно, но, вернувшись в эти стены, где еще несколько часов назад меня пытались убить, я вновь обрела себя – ту, что была утеряна уже довольно давно где-то в парижских переулках, между вывесок и ароматов, идущих от кухонь и кафе. Все перестало быть эфемерным, и то, что еще вчера пугало, было дымом и пустотой, теперь обрело имена и телесные формы.

Я смотрела на свое отражение в зеркале и не узнавала себя, как если бы Андре сделал мне пластическую операцию. Передо мной стояла стройная женщина в дурацкой одежде: я так и не успела переодеться – футболка с надписью «I love France» в сочетании с моей измученной физиономией выглядела как насмешка. Однако я не без удовольствия отметила, что я довольно-таки красива: молодая женщина с растрепанными волосами и ярко-красным ртом, пусть и с едва заметным следом недавней простуды в уголке губ и немного облупившимся маникюром, но в общем вполне еще ничего.

– У тебя есть дома ножницы, Андре? Или пилочка? – спросила я, но ответа не получила. Андре стоял в гостиной, недалеко от металлической лестницы и смотрел, не отрываясь, на белые обломки валяющейся на полу штукатурки.