Морошка. В августе 42-го - Фёдор Романович Козвонин Страница 8

– Значит, поедем – нечего рассуждать. Если Лукьянов требует, значит, дело политическое, – Степан одёрнул гимнастёрку. – Много там этих землероек?

– Колхозные трепались, типа, в первый раз было двое.

– Тогда хорошо – вдвоём управимся, допросим. И других оперов от работы не отвлекать.

– И лишний шухер не наводить!

Степан с тоской оглянулся на торговые ряды, поискал глазами Августу и белокурого мальчишку. Недовольно сжал губы, потом выдохнул:

– Тогда давай сейчас же и выдвинемся – у меня тут один мужичок есть из Лянгасово, он разной берестяной чертовщиной промышляет – как раз заканчивает, так он нас с тобой и подбросит. Чтоб воронком население не пугать.

– Ну, значит замазали с тобой!

– Пошли. Мазутный ты мой.

И вовремя угадали, потому что лянгасовский кустарь уже снял с лошади рептух34 и запрягал в обратный путь. Телега была почти пустой – манки́ на утку, туеса и заплечные короба разобрали подчистую, осталось только несколько горлоток и несусветных размеров пестерь. Игорь глядел на эту утварь, а после спросил:

– А правду говорят, что у вас в посёлке трупы прямо на насыпи валяются?

Кустарь причмокнул, на мгновение задумался:

– Сам не видел, ей-богу, но слыхал, да. Слыхал, что начальнику станции выговор выписали. Но время сейчас такое – если кто болезный с вагона грабанулся, то и вправду может долго пролежать. Почему? А потому что путёв-то на станции много, а путейцев мало. И делов там по горло – не до церемониев, стал быть.

Деницын улыбнулся:

– Да ты, уважаемый, прямо государственник! Янычар!

Возница вскинул гордый взгляд:

– А то как же? Состав на фронт отправить – дело срочное, а если какой другой завалился, то он, значится, никуда уж не спешит. Он уже успел, – кустарь опустил ястребиные глаза. – Нехорошо, конечно, спору нет. Конечно, лучше, чтоб порядок был во всём, а не только в главном: чтоб и тропки метёны были, и вода чтоб кипячёна. Но это уж когда беда пройдет. А пока уж так, как есть.

Почти с ветерком под ласковым августовским солнцем телега в полчаса доехали до вырубки – уже почти ровного поля, где ещё недавно шумели вековые если. Оставалось выкорчевать последние пни и геометрически ровный плацдарм для завода будет готов.

Тысячу лет разрастался русский лес. Он шаг за шагом продвигался на запад до сосен Померании, на север к карликовым лапландским берёзкам, на юг, к гирканским букам, и на восток к маньчжурским пихтам. Черная канадская ель и калифорнийская секвойя показались слишком далёкими и за ненадобностью отвергнуты. И дальше бы продвигался наш лес, разрастаясь в ширь медленно, но верно… А мы свернули с проторенной веками тропинки и пошли другим путём – пришло время для топора дровосека. И нету у нас веков, чтоб подбираться к луизианским кипарисам! Небывалому миру нужно место для шага вперёд сейчас. Нужен полигон, с которого мы и в сельву, и в саванну, и в джунгли шагнём! И надёжно встанем там, уже на новом полигоне, откуда ....

В век энтузиазма и восторга не нужно ни заповедных муромских, ни строевых архангельских лесов. Долой бабу Ягу и лешего с парохода современности – без них любые горы свернём! Не нужны нам болота с лесами, они только мешают – тому Любанская операция35 порукой. Время сейчас такое, что и лес рубят, и щепки летят. Ради Отечества, которое трижды славил Маяковский! Владимир Владимирович славил, а мы – создаём.

Чекисты слезли с телеги и едва заметной тропинкой прошли через неширокую лесополосу. Прибыв на место, Степан и Игорь обнаружили на поле пробуренные как будто для столбов лунки. Эти кротовые норы шли через каждые тридцать метров с севера на юг и с запада на восток, образуя огромный прямоугольник в четыре лунки в ширину и двенадцать – в длину. Но для каких столбов понадобилось буриться глубже двух метров? И, если это действительно аэродром, то зачем лунки посреди участка, а не только по периметру?

Засаду решили устроить в рябиновом подлеске на северо-восточном краю участка. Устроившись в тени рябин Фосфоров начал разговор:

-Ну чё, Тёмыч, как тебе на рынке?

– Да ничего, обвыкся. Сперва непривычно было – одно бы что-то делать: или за порядком следить и фармазонщиков выявлять, как милиционер, или банды разрабатывать, как опер, или как контрразведка – слушать кто кому какие слухи пересказывает да подсматривать, что кто в тетрадки записывает. Но через пару месяцев к такой многозадачности привык.

– А помнишь, как в тридцать восьмом году за тетрадки с Пушкиным по всему городу шмонались?

– Где на руке поэта якобы перстень со свастикой? Ага, помню. Тогда начальству казалось, что фашисты запустили свои руки просто везде – хорошо, что на практике враг оказался не таким всемогущим и повсеместным. Я вот ни одного вражеского шпиона так и не выявил, а вот советских воров и мошенников – сколько хочешь.

– Ага. Нам с такими ушлыми гражданами никаких врагов не надо.

– Или, знаешь, может, не столько обвыкся на новом месте, сколько в душе гул улёгся от начала войны – я ведь месяц не мог свыкнуться с тем, что это вообще возможно: всё прошлое лето ходил, как в мороке каком-то. Только сводки с фронтов не дали с ума сойти – они хотя и передавали полный кошмар, но это был последовательный кошмар, хотя бы в каких-то рамках. А то я себе в мыслях такого представлял, что никакому паникёру не снилось.

– Это как в Ленинграде метроном из радиоточек передают…

– Да, именно! Чтобы молчания не было и человек понимал, что жизнь продолжается и подчиняется какому-то порядку. Что бьётся пульс, с которым можно тоже биться в унисон.

– А я никак не привыкну на вокзале фраером приблатнённым стоять, – Фосфоров внимательно изучал носки своих штиблет. – Когда мне то котлы позолоченные предлагают за хлебную карточку, то любовь французскую за сайку с изюмом… Мерзко. Прям, как Ленин в мавзолее.

– В смысле?

– В том смысле, что и не кормят, и не хоронят! Как баребух в проруби, – Степан осторожно огляделся по сторонам, а Фосфоров в запале продолжал, – Сидят, понимаешь, в кабинетах на вертушках, а ты выявляй, проверяй, пресекай и контролируй. Уж лучше в санчурских лесах уклонистов по землянкам ловить! Там по крайней мере понятно, что результата добиваешься. Вот помнишь в первые дни войны мелькомбинатовский шо́фер напился и по городу катался, пока горючее не кончилось?

– Которого потом расстреляли?

– Расстреляли – правильно сделали.