Имя женщины бессмертно - Юлия Вадимовна Клименко Страница 9

жду. Что она поймет, что сидеть сейчас с вами намного правильнее, чем находиться в компании с ней и ее подругами, которых я презираю. Они всем столом, кстати, прямо сейчас осуждающе смотрят на нас», — я испуганно начала оборачиваться, но Эдвард нежно, но быстро схватил меня за подбородок, направляя мое лицо обратно к его лицу. «Вас не учили не смотреть злой собаке в глаза? Тогда у вас было бы уже пятьдесят процентов шанса на выживание».

«Как вы нетактично о своей жене отзываетесь. Никогда не понимала, что же заставляет мужчин жить с нелюбимыми».

«Понимание придет к вам с мудростью, я убежден. Не будем даже тратить время на эти объяснения», — Эдвард многозначительно кивнул головой в сторону двери. «Мне кажется, мы оба уже нашли здесь все, что искали».

Куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты жить будешь, там и я буду жить; народ твой будет моим народом, и твой Бог — моим Богом.

(Книга Руфь 1:16–17)

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ЛА ФЕРТЕ

И вдруг открылся простор летних луговых полей: бабочки-капустницы порхали, играючи сбивая друг друга; облака, обдаваемые ветром, бежали с бешеной скоростью на лазурном полотне неба; головки мака ласкали своей нежностью щиколотки при задорном беге сквозь все волшебное пространство, залитое солнечным светом, который простирался в благословении над этим лугом, над городом, над всем миром. Ритм крутящегося, словно наперегонки с кем-то, земного шара был настолько немыслим, что показалось, будто воздух резко кончился. Тогда я протянула руку прямо перед собой, схватив в отчаянии пригоршню кислорода, умыла им лицо и, полуоткрытым ртом, задышала снова еще глубже, чем прежде! Вот бы увезти с собой кусочек этого времени, освещенного его присутствием. Увезти, как ракушку с пляжа, как камушек с пирса, как родную мокрую от дождя землю в качестве талисмана удачи. Греть внизу живота теплые воспоминания. С замиранием ожидать, что это повторится вновь. Именно так я чувствовала влюбленность к мсье Стэнсгейту. Так ощущала ту жизнь, которой он меня наградил.

Наш дом и так был самым известным кабаре в Париже, но Эдвард помог собрать для нас исключительно многочисленную аристократическую клиентуру, а меня лично сделал сенсацией. Другие знатные женщины были подкуплены для того, чтобы сформировать мое окружение. В качестве приданного для моего эксклюзивного контракта на оказание услуг Эдварду я получила огромную сумму, замаскированную под пожертвование через святого отца Теодора моей любимой церкви.

Он также арендовал для меня замок Ла Фертэ в Луаре, который является бывшим цистерцианским аббатством. После захвата два века назад большая часть строений была уничтожена, а монастырские земли распроданы. Однако, затем все было перестроено под богатый дворец. Витражные окна, безукоризненно ухоженная территория, изысканные интерьеры. Только представьте! В моем будуаре стояла изготовленная на заказ бронзовая ванна с монограммой — моими инициалами — «Л.Б.». А в спальне висел писанный красками автопортрет: обнаженная Лилит, меж ног которой рос прекрасный цветок.

Раз в три недели я устраивала в поместье торжественные приемы, на которые всем слугам было поручено не жалеть средств. А я развлекала гостей своими поэтическими чтениями. На самом деле, быть частью культурной жизни для женщины моей профессии было вопросом не просто статуса, но и выживания в мире элит. Именно это и отделяло великосветскую благочестивую куртизанку от уличной проститутки. Это была единственная черта, соответствующая Эдварду.

Итак, иногда это были томные и загадочные выступления, а случалось, я решалась на диковинку:

«Дамы и господа, буквально через минуту ожидайте самое экстравагантное блюдо этого вечера!» — прогремел дворецкий, в то время как остальные изумленно переглянулись.

«Блюдом вечера» была я, внесенная в зал на огромном серебряном подносе, обнаженная, украшенная только красными яблоками. Это было шедеврально. Не было знатного человека во всей Франции, не знавшего о моих торжествах. Все мечтали попасть сюда, и попадали! Если, конечно, были избранными. Моя система была гениальной: двери резиденции, за которой их ждала секретность, конфиденциальность и тайна, открывались только по звонку в конкретное время определенному человеку. А дальше — полное облачение в искусство любви и во внимание великой женщины — меня.

В течение всего этого полугодия я получила несколько предложений руки и сердца, и все, конечно же, от богатых мужчин. «Благотворители», как я их нежно называла, пошли бы на многое, чтобы получить такую искусную куртизанку в качестве приза на долгосрочной основе. Однако, несомненно, я была влюблена только в одного — в Эдварда Стэнсгейта. В качестве символа своей любви к нему я придумала незабываемый подарок для него — слиток из гипса по форме своей груди. Если бы я могла, подарила бы слиток не груди, а своего кровоточащего и звенящего от нежности к нему сердца! Все, о чем я мечтала, — это стать навсегда его…

«Крошка, как по мне, брак — это нечто вроде кооператива, ответственного за обеспечение иногда любовной, иногда сексуальной, иногда душевной связей и индивидуальных потребностей. Что значит навсегда? Брак вообще должен быть временным. Долой тиранию единичной любви! Вычеркиваем слово «верность»! Слишком запутанная система», — отмахнулась от меня Мадлен, до сих пор не моргая, смотревшая мне в глаза, слушая о моей новой жизни. Ее эмоции было сложно угадать. Вот она ловит каждое слово, а вот уже, не веря в услышанное, морщит нос.

«Одно могу сказать точно, милая, любишь — люби, пускай. Но люби ты саму любовь и себя в этой любви, а не мужчину. Иначе окажешься в их власти. Он всего лишь клиент, Лилит, попомни мои слова. Полюбив его, ты лишишься всего», — твердо сказала Мадам Тьерри, словно она точнее всех в мире понимала, что говорит. От чего меня пронзило страхом, а в душу просочилась темнота.

«Вы обе говорите глупости, при всем уважении, Мама! Вы просто боитесь, что, уйдя из Дома, клиенты, которые появлялись здесь ради меня, просто покинут вас!», — вдруг вскочив с постели, где мы втроем минутой ранее мягко лежали, крикнула я.

«Наша связь с Эдвардом это первобытная сила!».

«Это твой рок», — пробормотала Мама.

Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность.

(Песнь песней Соломона 8:6–7)

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ВЛЮБЛЕННЫЕ, ДЬЯВОЛ, ЛУНА, БАШНЯ, СМЕРТЬ

Я бродила по комнате, смотрела в окно, припудривалась, пыталась заняться чтением, раскладывала карты, переодевалась в новое — все что угодно в ожидании встречи с ним. Я ушла из Дома Сирен. Как мне казалось, навсегда. Расстались мы