Я ПОПАЛ! в мир, скрытый в киске моей девушки! - Froggy Страница 2

Сквозь футболку я видел ее шоколадные соски. Она, должно быть, сняла лифчик ночью.

– Извини, – сказал я.

– Ха-ха! – сказала она, поедая "Лаки Чармс" из коробки.

– Когда ты хочешь сделать это снова? – спросила она меня.

Я пожал плечами.

– Сегодня вечером? – предложила она.

Я кивнул, натягивая штаны.

На пути к двери, она сказала:

– Встретимся в автобусе.

Три недели мы спали в одной постели. У нас не было секса. Мы не целовались. Мы не снимали больше одежды, чем штаны. Мы просто спали.

Разговоры были короткими. Мы не ходили ни на какие свидания. Мы так и не узнали друг друга. Это было просто спальное место. Для нее я был просто игрушечным животным с бьющимся сердцем.

Но в конце концов мы разговорились. Я узнал, что ее любимая еда – фаршированные виноградные листья, а ее любимые фильмы – все русские. Она родилась в Таиланде, но была усыновлена богатой афроамериканской парой еще до того, как научилась ходить, и провела большую часть жизни в престижном пригороде Лос-Анджелеса. Она провела десять лет в университете здесь, в Портленде, получая степени по всем предметам, которые могла получить. Карьера ее не интересовала. Ей просто нравилось учиться новому, и родители платили за все, пока ей не исполнилось тридцать. Вот тогда-то ее и уволили, и ей пришлось бросить учебу, чтобы найти работу. К сожалению, ее ученые степени по философии, истории, русскому языку, антропологии, психологии и гуманитарным наукам были бесполезны на рынке труда, поэтому она работала в одном из хипстерских магазинов одежды в центре города. Именно тогда она решила, что ее настоящей страстью в жизни был дизайн одежды, и с тех пор она копила деньги, чтобы вернуться в колледж.

– Я никогда не ходил в колледж, – сказал я ей.

– Никогда? – спросила она.

– Я пытался стать музыкантом. Я пел и играл на гитаре. Я хотел быть как парень из “Soul Coughing”. Но после 10 лет в никуда – я сдался. Толпе я просто не нравился. Ночные клубы перестали приглашать меня на шоу. Я продолжал играть свою музыку в ночь открытого микрофона в Produce Row, но в конце концов ушел. Меня тошнило от отсутствия аплодисментов. Меня тошнило от людей, которые игнорировали меня, разговаривали за своими столами, как будто меня там не было. Это была пустая трата времени.

– Музыка делала тебя счастливым? – спросила она.

– Да, – ответил я.

– Тогда это не было пустой тратой времени, – сказала она.

И тогда я понял, что люблю ее.

После этого я несколько месяцев не понимал, что она влюблена в меня. Она всегда говорила, что я симпатичный и маленький, но это ничего не доказывало. Терьер тоже милый и маленький, и я хотел, чтобы она любила меня больше, чем терьера.

День, когда я узнал, что она любит меня, был первым днем, когда мы занялись любовью. Мы гуляли в кварталах парка, возле Музея искусств, разговаривали о музыке. Она сказала мне, что хочет построить терменвокс и создать группу. Я спросил, могу ли я быть в ее группе. Она отказалась. Она хотела сыграть Шуберта и Дебюсси на терменвоксе и сказала, что я не подхожу. Потом мы говорили о том, как она планировала дать представление “Термен Смерти и Девы”, и как она хотела включить его в репертуар.

По дороге мы встретили грязного бездомного. Наверно, лет сорока, он спал на скамейке в парке, дрожа, мокрый. Я узнал его. Его звали Пончик. Или, по крайней мере, я слышал, как его друзья называли его “пончиком”. Не раздумывая, я снял пальто и завернул его в него. Это было странно, потому что я уже много лет не давал денег бездомным. Когда я только переехал в Портленд, я делал это почти ежедневно. Если у меня была мелочь, и кто-нибудь просил бы ее, я отдавал. Но в конце концов я перестал. В основном потому, что я перестал использовать наличные и платил за все дебетовой картой. У меня просто не было мелочи. Но они продолжали просить. Угол за углом, день за днем. Когда у меня была мелочь, они не благодарили меня за нее. Когда я извинялся, что у меня нет мелочи, они злились и плевали мне на ботинки. Пончик оказался худшим из них. Это был коренастый чернокожий парень в ярко-оранжевом свитере, прогуливавшийся по Пионер-сквер. Он не стал сразу просить у меня мелочи. Во-первых, он спросил меня, есть ли у меня проблемы с черными людьми. Я сказал нет. Тогда он попросил у меня денег. Тогда я дал ему, как будто это было доказательством того, что у меня действительно нет проблем с черными людьми. Он шел за мной квартал и просил еще немного. Я отдал ему все, что у меня было, даже доллар или два. Потом он попросил еще немного. Если я ему отказывал, он называл меня расистом.

Он говорил:

– О, теперь я вижу, что ты скинхед. Ну, Зиг хайль, скинхед! – он продолжал орать на меня, пока я не оказывался в двух кварталах от него. – Зиг Хайль! Зиг Хайль!

Поэтому после полудюжины подобных столкновений я избегал любых контактов с бездомными. Я даже не смотрел ему в глаза. Но в тот день, гуляя по парку, я отдал свое пальто за 200 долларов Пончику, тому же бездомному, который назвал меня расистом за то, что я не дал ему денег.

Не знаю, зачем я это сделал. Я не хотел отдавать ему пальто. Я сделал