Чудо - Леонид Иванович Моргун

Леонид Моргун

(Баку)

Чудо

Мы далеки от утверждения, что все описанное ниже действительно встречается во Вселенной. Но вероятность того, что это именно так, не равна нулю.

И. С. Шкловский

ГДЕ-ТО (в жару невиданных температур, в пламени невидимых солнц, во тьме необъятной ночи, в буре безмолвных страстей, в ярости ледяного безмолвия) ПРОИЗОШЛО (свершилось, взвилось неистово вертящимися языками огня, опало и восстало вновь, затлело, задымило, загорелось и стало пылать, распространяя вокруг себя ровное тепло) ЧТО-ТО (взрыв, столкновение, сплетение пространственно-временных плоскостей) и ЯВИЛОСЬ (а может быть, и нет) НЕЧТО (многогранное, тысячеликое, снедаемое многоцветьем чувств и желаний. Их было много, они не отделяли один индивид от другого — так им проще казалось жить).

Они не могли жить и мыслить в нашем понимании этих слов. Да и как, простите, предположить, что жизнелюбивым, мудрым и мыслящим может быть «нечто», чересчур смахивающее на вульгарное «Ничто»?..

Но Ничто… Великое Ничто — оно, поверьте, гораздо сложнее, чем «что-то там»… Ибо «что-то» существует по стандартным, навеки заведенным физическим законам, положенным Большим Взрывом. В этом «что-то» элементарные частицы сочетаются, образуя атомы, те — молекулы, те вещества, организмы, излучения… Последние одной стороной своей ипостаси примыкают к объектам материального, а другой — волнового мира, чем ближе всего подошли к Ним, родившимся на грани бытия и небытия, прошлого и грядущего, времени и пространства.

Ничто, ощутившее себя, как Нечто, было невероятно одиноко в нашем с вами мире. Оно (Они) — не просто не понимали его, такого узкоплоскостного, вертящегося, живущего размеренной и упорядоченной жизнью, разбросанного по сотням тысяч галактик, скоплений, ассоциаций, которых Оно (Они) также не могло себе представить.

Осмыслив свое место на грани двух миров, один из которых был пуст, а другой — непостижим, Нечто принялось разыскивать в них Что-то, подобное себе, если не по облику (какового, впрочем, у него просто не существовало), то хотя бы по мышлению (существование коего также было весьма проблематично).

Сконцентрировав свои мысленные токи в бесконечно длинные, протянувшиеся по временам, пространствам и измерениям щупальца, Они (то самое Оно) принялись ощупывать окружающие их миры в поисках кого-то (чего-то), что помогло бы Им осмыслить и представить себе воочию этот мир.

Эти поиски продолжались несколько мгновений (по галактическим понятиям), в течение которых наша Метагалактика успела два или три раза сколлапсировать и вновь взорваться, родились и погибли во тьме историй звездные империи, республики, коалиции; возвысились и сникли цивилизации разумных ящеров, лишайников, бактерий, насекомых, отгорели свое и угасли тысячи тысяч звезд.

Но вот случилось то, что рано или поздно должно было случиться — и Они проникли в сознание некоего нелепого и беспомощного существа, благодаря которому Они и получили возможность видеть, ощущать и осмыслять окружающий их непостижимый и таинственный мир…

На эту станцию поезд приходил ранним утром. В пять часов Сейран уже не спал, а лежал на верхней полке, прикрыв глаза и заложив руки за голову. Слегка подташнивало от запахов, которыми была наполнена атмосфера купе.

Его попутчики вчера засиделись допоздна, пили водку и портвейн, настойчиво звали и его к столу. Он отказался. Соврал, что запойный. Они посмеялись, но отстали.

Всю ночь он тщетно пытался заснуть. Попутчики долго гремели бутылками, спорили о чем-то, потом начали петь, в такт тарабаня по столу. Уже заполночь пришел проводник. Сначала поскандалил с ними, а потом и сам присел к столу и выдал под собственный аккомпанемент несколько забористых куплетов. И лишь когда непроглядная тьма за окном начала сменяться пронзительной синевой, они, наконец, успокоились. Но тяжелые запахи ночного застолья были невыносимы.

С недавних пор запахи будто сговорились преследовать его. На работе горячий дух машинного масла и раскаленной стружки навевал на Сейрана сложное чувство апатии и усталости. В курилке пласты тяжелого дыма кружили голову и вызывали тошноту. Миазмы столовой напрочь отбивали аппетит. За последние полтора года он отощал, осунулся и даже как-то ссутулился.

Неожиданно свалившийся отпуск и «горящую» путевку на курорт любой другой на его месте воспринял бы как дар небес, но Сейран… Пожал плечами и пошел собирать чемоданы.

Что-то кольнуло под сердцем. Пробежало по телу и сдавило грудь стальным каркасом.

Поморщившись, Сейран запрокинул голову и попытался дышать короткими частыми вздохами. Это иногда помогало. Таким образом он порой ухитрялся обманывать боль, увернуться от нее и загнать в отдаленный участок своего тела, где она до поры сидела, притаившись, готовая в самый неподходящий момент выскочить и злобно куснуть его в сердце.

Он устал от этой боли. Он привык к ней. Он был сосредоточен только на ней, и не мог ни работать, ни жить, ни дышать, не думая о ней.

Иногда это приходило исподволь, будто крадучись. И стоя за своим стареньким ДИПом, ведя резец по сверкающей болванке, Сейран бережно подстерегал постепенно нарастающую ломоту в суставах, неуловимыми движениями мышц пытался отогнать колотье в позвоночнике, загнать боль подальше под ребра. Но когда она становилась совершенно невыносимой, он бросал станок и пошатываясь брел в дальний угол цеха, забивался между мешками с ветошью и сидел, сжав голову руками, глядя, как внутри его сознания расцветают причудливые зеленоватые вспышки. Огоньки пробегали, сплетаясь в затейливые гирлянды, будто пытаясь утешить и подбодрить его. Тщетно. Не всем дано понять неведомое.

ИМ было неведомо чувство боли.

Небритый мужчина в потертом плаще, бросив на Сейрана наметанный взгляд, сразу же ухватил его чемодан и понес к своим видавшим виды «жигулям». Оставив его у машины, водитель вновь побежал на поиски клиентов. Спустя минут пятнадцать он привел еще двоих мужчин с чемоданами и юношу с тремя картонными ящиками, запихнул их на заднее сиденье и погнал машину от станции по ухабистой дороге, крепко поругивая местные власти, которые, имея под рукой курорт всесоюзного, а, может быть, и мирового значения, чихать хотели на страдания автомобилистов.

А вдоль дороги расстилались поля, поля… Черные и необозримые, они вплотную подступали к шоссе, окружали отдельные группы домов и корявые, одинокие деревья.

— Хлеб растите? — спросил Сейран, вмешавшись в разговор водителя с пассажирами. Тот вначале не понял. Потом засмеялся.

— Ха! Хлеб! — он повернулся к пассажирам и указал на Сейрана. — Он спрашивает, это хлеб? Хлеб пускай Россия сажает. А здесь у нас хлопок. Белое золото, будь оно трижды неладно.

— Что, не растет? Или сажать невыгодно?

— Кое-кому очень даже выгодно, — поморщился представительного вида мужчина