Хорошие девочки попадают в Ад - Марина Эльденберт Страница 14

Я не успела сказать об этом Лукасу, потому что сверху под чей-то резкий окрик по лестнице сбежала девочка лет пяти.

— Papa! Papa ist angekommen!** — закричала она.

Потом уставилась на меня и залипла. С таким выражением лица, будто увидела призрак.

Сказать, что я охренела — значит, ничего не сказать. Я бы, наверное, тоже пялилась на бабу, которую отец притащил непонятно откуда без предупреждения. Хотя мой отец никогда не водил любовниц домой. Я знала, что они у него были, но, разумеется, когда я это узнала, я уже была значительно старше этой малышки. Первая женщина, с которой он меня познакомил, когда мне исполнилось восемнадцать, в нашем доме надолго не задержалась.

— Я всегда буду у тебя на втором месте, — сказала она отцу во время последнего разговора, который я подслушала. — Когда твоя соперница — твоя дочь, это непреодолимо.

После этого у нас снова никто не появлялся.

Пока все эти мысли проворачивались в моей голове, Лукас уже подхватил девочку на руки и быстро поднялся на второй этаж. Я слышала его низкий голос, ледяной, как льды Арктики: он явно кому-то выговаривал, по-немецки резко. Пока заносили багаж (единственный чемодан размером с мою сумку, с которой я до встречи с Робом ходила на спорт) и телохранители Лукаса — сами себя, я отошла в сторону и села на тахту, чтобы не торчать посреди холла, как одинокая елка. Кстати, елка в холле тоже имелась, точнее, ель. Красиво украшенная, с раскидистыми лапами, мерцающая огоньками.

Мне хватило пары минут ее созерцания, чтобы отчаянно заболеть диким желанием что-нибудь разбить. Например, все эти игрушки, оборвать гирлянды и выкинуть их в окно, потому что все это — не что иное, как благопристойный фасад семейной жизни, разрушающийся при одном слабеньком дуновении ветерка.

У Лукаса, например, есть дочь. Может, у него и жена тоже есть? Сейчас она выйдет ко мне и скажет:

— Здравствуйте, я Мария.

А я отвечу:

— Очень приятно, Ники.

Потом появится Лукас и добавит:

— О, вы уже познакомились? Зер гут! Теперь будем жить втроем: ты, Ники, будешь сосать и давать в жопу, а Мария — как обычно, по старинке.

— Здравствуйте, — резкий голос, сломавший английское приветствие в агрессивно-немецком стиле заставил поднять голову.

Это вряд ли была Мария, стоявшая передо мной женщина больше напоминала горничную, которые водятся в таких домах. В отцовском доме тоже такие водились, правда, он не требовал от них униформы. А эта была как в книжках и фильмах: строгое серое платье, фартук, манжеты на рукавах и белоснежный, впивающийся всей своей строгостью в шею воротник.

— Добрый день.

— Я провожу вас в вашу комнату, — так же по-английски произнесла девушка. К счастью, я на нем общалась бегло, так что изображать ни бэ ни мэ ни понимэ мне не грозило.

Я кивнула, поднялась и последовала за ней.

Навстречу новому эпизоду своей жизни.

Из просторного, залитого светом и украшенного к Рождеству холла мы поднялись на второй этаж. На просторной, разветвляющейся надвое площадке, повернули направо. Я обратила внимание на картины: здесь они были повсюду. Так гармонично вписывались в интерьер, как будто их создавали специально для этого особняка. Хотя в этом случае скорее старательно были подобраны дизайнером с каким-нибудь очень дорогим образованием и не менее дорогими услугами.

— Сюда, пожалуйста, — попросила горничная, и мы свернули из коридора в сторону небольшой лестницы, которая увела нас сначала на третий, а затем на четвертый этаж. Точнее, в мансардный, где девушка толкнула дверь, ведущую в небольшую уютную комнатушку размером примерно с нашу с Робом спальню на Белорусской.

— Пока располагайтесь. Туалетные и ванные комнаты дальше по коридору, справа один, слева второй. Мансардный этаж — это наш этаж, этаж прислуги. Пожалуйста, не покидайте его без разрешения герра Вайцграфа или пока он сам за вами не придет. Сейчас я схожу на кухню и принесу вам поесть. Хорошего дня.

Девушка вышла и так тихо прикрыла за собой дверь, как будто в комнате кто-то спал. Возможно, так и было: призраки прошлого. В таких особняках они вполне могли водиться. При мысли об этом я поежилась и огляделась — в целом, в комнате ничто не напоминало о призраках.

Чистая, заправленная постель, добротная полуторная кровать, тумбочка, светильник над ней. Небольшой платяной шкаф втиснулся между дверью и стеной, от которой начинался мансардный крен. Комод, зеркало, кресло и столик — в сдержанных нейтральных кремово-персиковых тонах — вот и вся нехитрая обстановка. Сквозь овальное мансардное окошечко втекал тусклый свет, потуги которого легко разрывал искусственный, исходящий от такого же овального плафона под потолком. Если представить, что я оказалась в какой-нибудь европейской гостинице, моему счастью не было бы предела.

Потому что первым делом я бы поела, потом приняла душ, а после спала бы до утра, чтобы забыть весь тот кошмар, через который прошла по милости Роба. Завтра утром я собралась бы и пошла гулять по городу, впитывая новые ощущения, как губка — средство для мытья посуды, жадно и быстро. Кутаясь в куртку, натянула бы шапку по подбородок и вглядывалась в каждую новую деталь, в каждый изгиб улицы, в мосты и достопримечательности города, в котором оказалась впервые. И каждый такой штрих стирал бы частичку моего прошлого, потому что именно так в этой жизни можно выжить и не спятить.

Когда каждое новое мгновение вытесняет, заполняет собой предыдущее, независимо от того, осталась ли там радость, которой больше не будет, или же полное дерьмо.

Вот только сейчас у меня не было ни куртки, ни шапки, ни возможности куда-либо выйти без ведома Лукаса. У него были даже мои фальшивые документы на имя Евы, как-ее-там, а Ники Савицкая (когда я приняла решение не менять фамилию после свадьбы, Роб недовольно поджал губы) исчезла. Растворилась. Ее больше нет.

Меня определяли чужое имя, чужие документы и чужая воля, от которой я теперь зависела и которой была подчинена моя жизнь.

*— Добрый день, герр Вайцграф.

— Здравствуй, Петер.

**— Папа! Папочка приехал!

Глава 8