Седьмая вода - Галина Валентиновна Чередий Страница 64

— Арсений? Ну и ладно. Мне, как бы, и с ним, и с дядей Максимом нужно поговорить как раз, — оживился Марк, и я удивленно посмотрела на него. Неужели, пока меня не было, Арсений с Марком опять стали общаться?

Машина быстро летела, лавируя по извилистым улицам и буквально вжимаясь в дорогу.

— На самом деле я скучаю по тем нашим денькам, когда мы чудили с Сенькой. Вот уж было время беззаботное.

Ну, уж мне нечего тут вспомнить, так что поддержать тему не могу.

— Мне не казалось, что ты был рад его видеть, когда он на тебя с кулаками бросался, — ответила я, рассеяно глядя в окно.

— Знаешь, положа руку на сердце, получал я всегда за дело, — Марк резко затормозил у нашего двора и проворно выскочил в темноту, обходя машину.

— Ты еще скажи, что тебе это нравилось, — я, усмехаясь, выбралась, и тут же по спине ломанулись ледяные мурашки.

Мне не нужно было оглядываться и щуриться в темноту. Я уже просто знала — Арсений рядом. Словно теплый майский воздух стал ледяным январским в одно мгновенье и пробрал до костей. И естественно, я не ошиблась. Арсений вынырнул из темноты, как демон из преисподней, и стремительно надвигался на нас. А я одеревенела, ожидая катастрофичной по своим масштабам сцены. Но тут появился дядя Максим и встал между Арсением и Марком, как стена, и я выдохнула, пожалуй, впервые с того момента, как увидела несущегося, как локомотив, Арсения. В голове зазвенело, как на большой высоте, и я особо и не расслышала слов мужчин и только подчинилась жесту дяди Максима, потому что и сама хотела как можно скорее захлопнуть за собой дверь своей комнаты и положить конец этому чокнутому дню.

Но не тут-то было!

От резкого требования дяди Максима пойти на кухню я развернулась у лестницы чисто автоматически. Никогда прежде он не позволял себе говорить со мной в таком тоне, и я даже слегка опешила. Да я слышала, как он раньше, по словам Арсения, «включал командира», но никогда это не было направлено на меня или маму. Поэтому без единого слова возражения я пошла туда, куда он сказал, и только когда дверь захлопнулась, оставляя меня один на один с моим личным демоном и наваждением, пребывающим к тому же далеко не в лучшем расположении духа, поняла, что безопаснее было бы забить на приказы и идти к себе. Проклятущий день превращался уже не в абсурдную мелодраму, а в полноценный психотриллер, в котором цель любого из персонажей заключалась в том, чтобы вынести мне мозг. Вот только я не хочу исполнять тут роль жертвы. Хватит с меня! Ищите другую актрису для этого дурдома.

Я, было, решительно рванула к двери, обходя Арсения с другой стороны стола, и даже внутренне отстраненно усмехнулась тому, как, наверняка, по-дурацки это выглядит. Возможно, Арсений и не собирался гоняться за мной по кухне, но, с другой стороны, от него чего угодно можно ожидать. Я уже схватилась за ручку, благо кухонная дверь у нас не запирается, но тут мне в спину прилетело откровенно насмешливое:

— Опять сбегаешь? Как всегда?

Да чтоб тебя!

Развернувшись на пятках, увидела, как Арсений подошел к столу, с усилием раскупорил огромный 3-х литровый бутыль темного стекла, оплетенный толстым, прибитым пылью шпагатом, и, понюхав темную жидкость, доходящую до самой пробки, налил в один из оставленных на столе стаканов почти половину.

Да, меня вряд ли можно назвать смелым или волевым человеком — даже в страшном сне я не могла представить себя за свершением нечто героического и свойственного, как утверждал один из величайших поэтов, русским женщинам. Я боюсь скорости, закусываю чуть не до крови губу при взлете и посадке самолета, держусь подальше от выпивших мужчин и ненавижу столь любимый Киром ресторан «Седьмое небо». Но уж кому-кому, а этому гаду позволять упрекать себя в трусости? Ну нет, не бывать этому больше! Я покажу тебе новую Василису!

Я метнулась к столу и успела выхватить стакан чуть ли не у самого рта опешившего от моего рывка Арсения. Делая первые торопливые глотки и от злости практически не ощущая вкуса того, что пью, я наблюдала за тем, как мое персональное чудовище моментально изменился в лице, став почему-то не в меру довольным, уселся на краешек стола, сложил руки на груди и уставился на меня немигающим взором. И чем меньше жидкости оставалось в моем стакане, тем явственнее и шире была его улыбка — не ехидная, не злая и даже не самодовольная, а, скорее, предвкушающая и даже немного лукавая.

Уже после третьего или четвертого глотка поток мягкого тепла достиг моего почти пустого желудка, а оттуда рванул по телу во всех направлениях.

— Ба, сестренка, я могу, положа руку на сердце, заявить, что я тебя уже уважаю, — поддразнил меня Сеня, когда я с грохотом стукнула опустошенный стакан о стол.

В голове слегка зашумело, и я сделала шаг назад, опираясь о холодильник, с вызовом глянула на Арсения. Довольная улыбка стала еще шире, он поднял бровь и покачал головой. От его недавнего гнева уже и следа не осталось, да и мой собственный странным образом стал трансформироваться. Вот всегда в этом мужчине меня поражали и сбивали с толку эти его резкие перемены настроений.

— Будем считать, что я опоздал и должен тебе штрафную. — Он взял второй стакан, поставил его рядом с моим и налил только себе. Следя за тем, как льется тягучая, маслянистая даже на вид непрозрачная жидкость цвета лепестков любимых маминых черных тюльпанов, я запоздало подумала, что надо было, наверное, поинтересоваться, что пьем. Или хотя бы сперва просто вдохнуть аромат, пригубить, покатать на языке крохотный глоточек, как учил меня Кир. А так, залпом, толком и не поняла ничего, кроме того, что это чертовски вкусно. Но как-то не до того мне было.

— Но уж поскольку мы с тобой находимся пока в разных весовых категориях, то чтобы догнать тебя, мне придется свою дозу увеличить, — объяснил «братец», наполнив свой стакан доверху.

Аккуратно, так и не дав возможности закону гравитации восторжествовать над явлением поверхностного натяжения жидкости, он поднес стакан к губам и сделал первый большой глоток. Я с приоткрытым ртом следила за мягким перекатом кадыка на смуглой шее и тем, как, закатив глаза от видимого удовольствия, Арсений медленно облизнул собственные губы. А я невольно до боли закусила свою, ненавидя ту волну жара, что прокатилась