Клыч Кулиев - Чёрный караван

Авторизованный перевод с туркменского БОРИСА ТУРГАНОВА

Туркменский писатель Клыч Мамедович Кулиев провел много лет в Тунисе, Иране, Афганистане в качестве советского дипломата. На основе жизненных впечатлений им созданы такие произведения, как «По ту сторону Копет-Дага», «Суровые дни», «Непокоренный алжирец».

Новый роман К. Кулиева «Черный караван» получил республиканскую премию на конкурсе, объявленном в связи с 50-летием Великой Октябрьской социалистической революции. В нем показана революционная борьба в Средней Азии в 1918–1919 годах.

Ханы, поддерживаемые империалистическими державами, предводители отдельных племен, обманутые беками и муллами, пытаются препятствовать установлению советской власти.

Центральная фигура в романе — Форстер, английский разведчик, специализировавшийся по восточным странам, который при надобности может сойти и за муллу, и за дервиша, и за простого дехканина. Матерый разведчик в дальнейшем вынужден объективно оценить обстановку — он приходит к печальному для себя выводу: ростки новой жизни в Туркестане — непобедимы.

Главная сила английской дипломатии всегда заключалась не в тех декоративных фигурах, которые сидят в роскошных помещениях посольств и миссий и умеют ослеплять окружающих блеском своих должностей и престижем представляемой ими империи. Эти эффектные фигуры в значительной мере выполняют то, что им предписывается окружающими. Сила английской дипломатии в ее многочисленных агентах, в особенности в тех, преисполненных предприимчивости, ловкости и авантюристского духа полковниках, которые в Аравии руководят враждующими царьками и князьками, в Персии двигают отсталыми племенами против центрального правительства, играют курдскими феодалами то против Персии, то против Турции, подстрекают одни азиатские племена против других, а также племена против центральных правительств, наводняют своими шпионами и другими агентами нашу Среднюю Азию, искусственно поддерживают и подталкивают бухарскую контрреволюцию, пробираются в глубину Тибета и на Дальний Восток…

Г. В. ЧИЧЕРИН

1

Волей судеб в один из тревожных летних дней меня перенесло с берегов «священного» Ганга в «священный» Мешхед. Стояла невыносимая жара, мучительный зной изнурял людей. Все мечтали только об одном: о спасительной прохладе. А природа все более свирепела: казалось, ей не хватало дневной жары, даже ночью нечем было дышать — насыщенный зноем воздух обволакивал тело, наполнял легкие. А по временам с юга налетал «афганец» [1], своим огненным дуновением сметая последние капли влаги. Все живое поникло, кругом царила вялая, сонливая тишь.

Но сегодня жара немного спала. На закате повеял с северо-запада свежий, влажный ветерок и хоть на время унес с собой дневной зной. Дышать стало легче, все вздохнули свободнее.

В девять часов я обещал быть у Екатерины. Перемена погоды оживила и меня: я быстро умылся, оделся и, заведя машину, покатил по знакомой улице.

Хотя только что стемнело, в Мешхеде уже наступила тишина. Улицы опустели, жизнь города переселилась в душные чайханы и тесные караван-сараи.

Екатерина встретила меня на широкой террасе, сплошь увитой толстыми плетями винограда. Смена погоды, видимо, повлияла и на хозяйку: она была в хорошем настроении, весела и приветлива. Опустившись на диван и указывая мне место рядом с собой, Екатерина с облегчением вздохнула:

— О господи! Если бы ветер не утих, у меня, наверно, голова лопнула бы! Сущий ад! Дай бог, чтобы это больше не повторилось. Смотри, Чарлз… Как сейчас хорошо! В комнаты возвращаться не хочется, Мир словно заново родился.

Легкий ветерок, набегая с улицы, ласкал округлые щеки и пряди волос Екатерины. Она прильнула ко мне, осторожно притронулась к моему подбородку и тихо погладила:

— Чарлз… Сбрей бороду, и ты помолодеешь лет на десять.

— Неужели я так стар?

— Нет, что ты… но все же сбрей. Зачем она?

Я промолчал.

Служанка принесла ка медном подносе несколько бутылок с разноцветными этикетками, поставила их на круглый стол, спросила Екатерину, когда подавать ужин, и снова ушла в комнаты.

Мне хотелось пить. Я взял пузатую бутылку, налил в высокий стакан джина, долил содовой. Подал пенящийся бокал Екатерине и пристально заглянул в ее чистые, голубые глаза:

— За твое здоровье, Кэт! — Я так называл ее, когда мы оставались наедине.

Екатерина мило улыбнулась и отпила глоток. Поставила стакан на стол и положила свою нежную руку на мою:

— Знаешь что?.. Сегодня опять приходил Дохов.

— Да что ты?

— Да… И в полном параде: костюм с иголочки, крахмальный воротничок, лаковые туфли… Настоящий джентльмен.

— Ха-ха-ха! — Я откровенно расхохотался. — Не похож на кондуктора?

— Ничуть! Я даже не сразу узнала его. Невольно оглядела с ног до головы. Его прямо в краску бросило. Но я тут же исправила свою оплошность: взяла обе его руки в свои, прижалась к нему. Он остался доволен.

Дохов — министр иностранных дел Закаспийского правительства. Впервые я познакомился с ним в начале этого, восемнадцатого года в Асхабаде[2], у доктора Захарова. Тогда власть в Закаспии находилась в руках большевиков. У доктора я должен был встретиться с лидером эсеров Фунтиковым. Почему-то он явился вместо с Доховым. Помню, как сейчас, — на Дохове была кожаная куртка, кожаная фуражка, на ногах солдатские сапоги. Фунтиков, знакомя меня с ним, сказал, что Дохов— тоже видный эсер, служил контролером на железной дороге, а теперь активно борется с большевиками.

После этого в Закаспии произошло немало событии. Я не собираюсь рассказывать о них сейчас. Скажу одно: наши совместные с меньшевиками и эсерами усилия не пропали даром. В ночь с одиннадцатого на двенадцатое июля 1918 года большевики были свергнуты. Правительство возглавил мой старый приятель Фунтиков. А Дохов получил портфель министра иностранных дел. Вот неожиданная игра судьбы! Вчера рядовой контролер, а сегодня — министр! Уж если повезет, так повезет. Пожалуй, вы скажете: «Случайное счастье… Оно долго не продлится». Возможно… Но разве счастье на один день — несчастье?

Мы вызвали представителя нового правительства в Мешхед. Приехал Дохов. Это был уже не тот парень в кожанке, какого я увидел в доме доктора. Он теперь и говорил и даже сидел по-другому. На одной из вечеринок я свел его с Екатериной.

.. Зазвонил телефон. Екатерина легко поднялась, вошла в дом и взяла трубку. Коротко ответила на чей-то вопрос, глухо пророкотавший в трубке, и вернулась, пояснив недовольно:

— Опять звонит. Спрашивает, легла ли я.

Я снова налил себе джина. Екатерина еще не закончила свой рассказ. Она сделала глоток и неохотно продолжала:

— Да, так вот… Посидели, поужинали. И знаешь, что он мне сказал под конец?

— Наверно, пригласил в Асхабад?

— Не-ет… Предложил выйти замуж.

— Замуж?

— Да.

— За кого?

— За него самого… За Дохова…

— Вот это здорово! Что ж, у него нет жены?

— Есть вроде бы… Но он намерен с ней развестись. «Я — комиссар, говорит, имею право».

Сказать по правде, я никак не ожидал, что министр вдруг так воспламенится. По-видимому, чувства взяли верх над разумом. Но разве такого не бывает? Нельзя же вечно подавлять и то и другое. Да и можно ли жить одним только разумом?

Я постарался развить эту тему.

— Видишь, Кэт, как велико могущество любви? Вернее, твое могущество! В несколько дней ты обворожила беднягу, поставила его на колени. Так что же ты ответила?

— Ничего!

— Почему?

— Какой он мне муж?

— Как — какой? Министр, дипломат…

Екатерина сердито вскинула подведенные сурьмой брови. Видно, мой совет пришелся ей не по душе. Она заговорила раздраженно:

— Министр… А как долго он проходит в министрах? Если завтра его вдруг выставят из министерства, что ему делать тогда? Ни денег, ни профессии. Разве что опять пойти в контролеры.

— Нет, нет, Кэт, — приняв серьезный вид, возразил я. — Сейчас, когда события сменяются так стремительно, невозможно угадать, кого судьба вознесет, а кого смешает с песком!

Лицо Екатерины еще больше помрачнело. Она долго сидела неподвижно, не говоря ни слова. Потом глубоко вздохнула и тихо, как бы про себя, прошептала:

— Судьба!.. Будь она проклята! Она забросила меня в эту глушь!

Я только теперь понял, что коснулся больного места. У Екатерины были все основания сетовать на свою судьбу. По ее словам, она из приличной петербургской семьи. Отец — профессор университета, мать — детский врач. Вслед за матерью и Екатерина поступила на медицинский факультет. Уже на первом курсе познакомилась с поручиком Воробьевым и спустя немного времени связала с ним свою жизнь. Но вскоре поручик проигрался в карты и, повздорив с начальством, перевелся в Саратов. Затем начались скитания: Оренбург, Ташкент, Мерв[3], Кушка… Наконец, в начале этого года Воробьев вместе с молодой женой и еще одним своим товарищем перебрался через границу в Персию. В Мешхеде заболел тифом и спустя неделю умер. Екатерина осталась одна, без средств, на чужбине. Я познакомился с нею в доме одного белого эмигранта из Асхабада. Вскоре наши встречи участились. Она привыкла ко мне, я к ней…