Финнуала Кирни - Ты, я и другие Страница 11

У меня перехватывает горло. Мой маленький братик..

Темные кудряшки, крошечные пятки, которые так весело щекотать, его смех…

И я осознаю, что не думала о Саймоне уже очень давно.

С трудом сглатываю образовавшийся в горле комок.

— Он был самым замечательным ребенком… Ангелочек..

Звенел, как колокольчик, что-то рассказывал, смеялся не переставая… Он меня любил. А потом менингит… умер от менингита.

Каролина слушает и вроде бы записывать не собирается.

Я на секунду удивляюсь, что это у нее за новая тактика.

— Что ты помнишь о времени, когда он умер?

Я закусываю верхнюю губу.

— Просто помню, что его не стало. Дом опустел.

Да, вот так. Вакуум. Пустота…

— Что тебе сказали родители?

— Ну… что он заболел… Что вознесся на небеса.

Папа рассказывал о небесах, как там хорошо. Я еще думала: а почему мы тоже туда не вознесемся? Все вместе… — Стискиваю зубы, вдыхаю воздух носом и выдыхаю через рот. — Сто лет об этом не думала.

— Разумеется. Об этом вспоминать больно: такая потеря в столь юном возрасте. Кто-то, кого ты любила, кто был с тобой половину твоей жизни. Был — и его больше нет. Это оставляет глубокую рану.

Я изумленно смотрю на нее.

— И конечно, родители после смерти твоего брата изменились.

Она не спрашивает, утверждает. Я молча киваю.

Я не готова сейчас говорить о своих родителях и о том, как их брак почти распался после смерти Саймона.

Я не понимала этого тогда, не очень понимаю сейчас.

И потом, я ведь здесь, чтобы обсуждать распад своего собственного брака.

Каролина чувствует, что почти утратила со мной контакт.

— Притормозим с этой темой, если хочешь?

— Хочу. Но оставлять разговор в подвешенном состоянии тоже плохо. Родители не могли прийти в себя долгие годы. Жили вместе, но… порознь.

Я стала для них всем — и ничем.

Ох, черт, у Каролины в руках снова появилась ручка. Возникла будто из ниоткуда. И она уже снова что-то черкает.

— Это сильное заявление. Всем и ничем… Ты можешь объяснить подробнее?

— Я была тихой, спокойной, задумчивой — их единственный выживший ребенок. Однако я была совсем другой, не такой, как он, понимаешь? Моя непохожесть постоянно напоминала им о потере. Саймон наполнял дом смехом и радостью, а потом все это закончилось.

Вообще все.

— Ты испытывала чувство вины?

Я вздыхаю:

— Думаю, даже в детстве я понимала, что это бессмысленно, поэтому нет. «Вина» — неточное слово.

Но я действительно ощущала, что все мы осиротели, и они, и я. Я потеряла брата и знала, что эта пустота никогда не заполнится.

— Вы… — Каролина постукивает по столу колпачком ручки. — Вы осиротели.

Минуту тянется молчание.

— Ты видишь параллель между своим браком и браком родителей?

— Если не считать того, что оба брака в какой-то момент пошли вразнос, — нет.

— Кто из них мысленно поставил крест на супружестве, если можно так выразиться? После смерти Саймона — мать или отец?

А и правда? Иногда эта женщина ухитряется выводить меня из равновесия своими вопросами. Я не отвечаю; по крайней мере, не отвечаю вслух. Хотя теперь ход ее мыслей мне понятен. Да, подонком оказался отец. Да, подонком оказался Адам.

Я наклоняюсь вперед:

— Так ли уж это важно, Каролина?

Она пожимает плечами:

— Возможно, и нет. А возможно, стоит разобраться.

— Давай притормозим с этой темой. — Я использую ее собственное выражение. — До поры до времени.

— Конечно, — кивает она.

И смотрит на меня в упор. Ты просто прячешь голову в песок, говорит ее взгляд.

На прощание Каролина заверяет меня, что от большей части приобретенных привычек можно отучиться, от дурных в том числе.

Шесть часов вечера; я выпила пол-литра минералки, почистила зубы, забросила в рот жвачку — все это в попытках убедить себя, что вовсе не хочу картофельных чипсов. Зачем они мне? Только лишние калории.

Смотрю в настенное зеркало над тумбочкой в прихожей — вот же они, выпирают. Медленно наклоняю голову вправо, потом влево, снимая напряжение мышц.

— Любуешься, дрянь? Нравится? — спрашиваю я свою внутреннюю диверсантку.

— Есть чему нравиться? — раздается у меня в голове.— Ты мерзкая. Ты ведь сама это знаешь?

— Ты хочешь чипсов. Ты ведь сама это знаешь?

Звонит телефон. Я хватаю трубку. Это мама. Она только на минуточку; только убедиться, что у меня все в порядке и планы на завтра остаются в силе.

У меня не все в порядке. И насчет завтрашних планов…

Каролина будто содрала с меня слой кожи, и я особенно болезненно ощущаю материнские заходы.

Но как бы я ни хотела отменить встречу, подтверждаю: все в силе.

Как и ожидалось, встреча вышла непростой. Я предложила увидеться на нейтральной территории. Лучше держать маму подальше от дома. Стоит ей оказаться внутри, и она будет вынюхивать следы Адама. Или их отсутствие. Как ищейка. Лучше уж пересечься в Хай-Уиком, вместе пообедать и побаловать себя шопингом в универмаге Джона Льюиса.

Как ни странно, матушка в основном говорит о себе. Курсы маникюра, которые она недавно окончила в образовательном центре для взрослых; подруга Триш, которая мухлюет при игре в карты; жена викария, которая встречается с торговцем алкоголем… Я слушаю, улыбаюсь и хихикаю в нужных местах.

Я трепетно люблю свою матушку. У Сибил Мойр снежно-белые волосы, в отличие от большинства, она отказывается их красить. Волосы уложены в локоны, оставляя лоб открытым. Несколько морщинок показывают, что ей за шестьдесят, но серые глаза по-прежнему ярко сияют. Если глаза могут освещать лицо улыбкой, то это про мамины: лучистые, в бахроме густых серебряных ресниц. И как уж там при этом изогнуты губы, совсем не важно.

На ней джинсы, кофта с воротом поло и жакет «Барбур». Как всегда. Сегодня кофта бутылочно-зеленого цвета. Черные джинсы, невысокие черные кожаные ботинки в стиле челси — мама не носит каблуки — и черный жакет с подкладкой — он сейчас висит на спинке стула.

Хотя телефонное вранье зашло слишком далеко, я продолжаю в том же духе. А потом, опустив глаза к чашке кофе, мама спрашивает, как дела у Адама. Как у него на самом деле дела. Поднимает взгляд и смотрит прямо на меня.

Я собираюсь с духом. Вспоминаю самую маленькую из матрешек Каролины, самую глубокую внутреннюю суть, смотрю матушке прямо в глаза — и говорю, что у Адама все отлично. Правда. Правда, отлично.

И это даже не ложь. По всему судя, так и есть.

Он упоенно занимается сексом с женщиной намного моложе меня. О чем еще может мечтать мужчина?

— А ты? — спрашивает она. — Полагаю, у тебя все тоже отлично?

— Да, конечно. И у Мег, она…

— Да, я знаю. Мег на мои звонки отвечает.

Я перевожу дух.

— Ну, раз у всех все отлично… — Она легко хлопает ладонью по краю стола. — Пойдем посмотрим, что может предложить нам Джон Льюис.

Несколько часов мы занимаемся шопингом, и довольная матушка отбывает к себе в Котсуолд-Хиллс.

Я машу ей вслед, забираюсь в автомобиль и прикусываю щеку. Мне удалось увернуться только от первой подачи. Она как Арни, моя матушка. Она вернется.

Ночью я почти не сплю, а утром окончательно просыпаюсь от дроби дождя по стеклу. В голове звучит мотив. Мозг и прежде по утрам приветствовал меня какой-нибудь песней, всякий раз разной. Адам каждое утро интересовался, что на сегодня в программе.

Он считал, что по характеру музыки можно предсказать мое настроение на день. Сегодня певица — не помню, как ее зовут, — уверяет меня, что нужно прожить жизнь как хочется и делать то, что желаешь.

Иду в душ, живот сводит. Стоит подумать о том, чем сейчас занимается мой муж, накатывает очередной спазм, все внутри сжимается так, что это причиняет физическую боль. Закрываю глаза, засовываю голову под обжигающие струи, беру мыло. И — выгоняю все лишнее из головы. Ничего, сегодня займусь работой и прочитаю наконец сценарий, который дал мне Джош. Я уже пыталась. Но любая история чужой любви кажется мне сейчас слишком слащавой.

Три часа и четыре чашки кофе спустя я сижу в студии перед сдвоенным монитором. Левый экран показывает набросок текста, а правый — то, что вышло из попыток слепить мелодию. Голова гудит; открываю Ютуб и слушаю тему из «Сумерек», о которой говорил Джош. Меня берет зависть: ухитрилась ведь Кристина-как-ее-там такое сделать! Смотрю клип еще несколько раз и снова берусь за сценарий. Мне это по силам, твержу я, сжав голову руками. Меня выбрали.

Я одна из трех, к кому обратились, — и я смогу.

По стенам развешаны вдохновляющие мантры: я нашла их еще несколько недель назад и распечатала багровым готическим шрифтом. Некоторые даже моего собственного изготовления. Вот, например: «Я ГЕНИАЛЬНЫЙ ПЕСЕННИК!!!»