Ускользающий город. Инициализация (СИ) - Булавин Евгений Страница 13

— Привет, Вольдемар, — протянул я ему руку. — Что, просыпаются понемногу?

— Мать её… да! — охранник чихнул и смачно высморкался в зеленоватый платочек. — Почти апрель, а эта живее всех Лениных. Должен я ей, видите ли.

— Даже представить не могу, что можно задолжать мухе, — ответил я, убрав так и не пожатую руку.

— Потому что ты из нас самый тупой. — Он сверкнул стёклами очков, которые отражали свет подобно DVD-диску. — Фифа с тобой?

— Не надо называть её…

Вольдемар сдёрнул заградительную цепь.

— Это тебе не надо, иначе не дадут. А я хоть подзадник могу выписать. Проходи, не задерживайся.

Я повернулся к Яне, повертел пальцем у виска и увлёк её за собой. Океан ревущего звука захлестнул нас с порога.

Меня всегда поражал мир клубной жизни. Эти безумные тематические ивенты, что создаются ребятами, у коих современным фантастам стоит молить о просветлении, этот шум, растрясывающий внутренности, это кислотное свечение, долбящее в мозг через глаза, едкий полумрак, где смешались тела дёргающие, тела извивающиеся, тела дрыгающиеся, запах пота, сильного парфюма, алкоголя и сигаретный перегар…

Клубная жизнь — это реальность иная, но совсем иного рода, нежели видеоигры и книги. Потому что она здесь, перед тобой, стоит только протянуть руку (в которую, если зазеваешься, тут же воткнут героиновый шприц). Клуб — это место, куда приходят отдыхать, а оно ни на секунду не даёт тебе покоя, переворачивая тебя как кучу грязного белья, дабы обнажить самое дикое и безумное, что сидит в твоей обезьяньей душонке.

В басовой долбёжке треков, таких одинаковых, но с бесконечными вариациями, я видел костры и пещеры, гипнотический дым и десятки разгорячённых тел в шкурах, пляшущих до экстатического исступления. Я думаю, если родится когда-нибудь бог клубной жизни, он будет наг, не считая огромной идиотской шляпы и навязанного на детородный орган носка. Его лучащаяся лазерами кожа будет распылять свежайшую наркоту прямиком из подпольных лабораторий. Он будет милостив в своём желании подарить экстаз и жесток в методах его доставить. Он назовёт своим братом того, кто будет танцевать до упада — но сам упадёт позже всех, чтобы очнуться к очередному открытию ночного храма. Он будет любить безумие и избегать при этом проблем. Он будет сам верить в то, что осушает людей, дабы вручить им очередной шанс на перерождение.

Все это я говорил Яне, когда мы, забравшись в туалет, опустошали кокаиновые дорожки. Потом я заткнулся и заткнул поцелуем её. Дальше было то, о чем мечтают все принцессы: быть жёстко отодранной в сортире, чтобы размазывать сопли по лицу и ждать, ждать, ждать своего принца.

Вечный цикл…

Она вырубилась до того, как я достиг пика. Ударилась, вроде, затылком о стену. Сплюнув, я так и оставил её на унитазе, возле трусов, скрученных в тонкую верёвочку на полу.

Выходя из кабинки, я нос носом столкнулся с Люцифером.

— Брат мой, а до тебя не дозвонишься! — воскликнул он, пытаясь меня обнять.

— Не до тебя, скотина! — взорвался я и неожиданно для себя самого ударил его по рукам.

— Полегче! Эй, придержите его, пока я сделаю своё жёлтое дело.

За тщедушной фигуркой нашей рок-звезды высилось два насупленных бычка — телохранители. Я оценил ситуацию и поднял руки в знак подчинения.

— Ты знаешь, какая сегодня дата? — спросил Люцифер, не отрывая взгляда от писсуара.

— Ты меня за календарь держишь? Или нерадивого мужа, забывшего про сраный юбилей?

— Не кипятись. Сегодня день открытия клуба! Моего клуба, змеёныш!

Люцифер приковылял к умывальнику. Я посмотрел на его отражение в зеркале. Видеть жизнерадостного лидера поп-готик группы да к тому же, разукрашенного в черно-белый грим, было до коликов странно.

Я вздохнул.

— Никакой это не твой клуб. Он принадлежит Стомефи, а дела решает Аримович.

— Я — маскот. Без меня этот клуб и наполовину не был бы таким популярным. Да и чья бы вокалистка мычала! Твоя студия тоже принадлежит Эриху…

— Не было б тебя, нашли бы кого-то другого. И найдут. Клоуны имеют свойство приедаться. Люцик.

— Клоуны, значит, — Люцифер выдрал из аппарата почти метр бумажных полотенец и скомкал их в плотный шарик. — Брат мой, я-то хоть осваиваю сложное искусство музыки и… как ты там говоришь? Клоунады? А твоё сводится к тому, чтобы навести объектив и нажать кнопку. Это даже не клоунада. Это нечто среднее между говном и обезьянкой.

— Да-а, — протянул я. — У параши всегда кажется, что художник мажет что-то на бумагу. А писатель по кнопочкам бьёт, набивая меньше, чем средний планктон в мессенджере.

— Господа и дамы, всё надо делать с фотографами! Фотограф всё сделает лучше!

— Хороший фотограф на вес золота.

— Блин, — он выразился крепче, — змеёныш. Назови фотографом девочку лет двадцати, которая купила вчера зеркалку, а позавчера научилась слои накладывать в Фотошопе, одень её в «интеллигентские» шмотки с шарфиком, и у неё отбоя от клиентов не будет. Мать твою, мою… тьфу, змеёныш! Лажа в твоём деле так легко косит под обычную посредственность, что люди ни херашеньки не видят разницы! Они падки на посредственность, башка ты гуталиновая! Это не то, что в музыке! Или театре! Там лажей будет вонять как от трупа!

— А то, что вокруг гремит, это — музыка?! — возопил я, позабыв уже, о чем мы с ним орёмся.

— Это — не метал, БЫДЛО! — взвизгнул Люцифер, дотянув до «ля» второй октавы. — Парни. Отделайте его от души. Парни. Только оставьте парочку живых мест. Брат все-таки.

— Ты что, обдолбался?! — гаркнул я и, не дожидаясь очевидного ответа, попытался шмыгнуть между амбалами. Они оказались проворней.

— Ну ёп…

Даром что амбалы, работали они грамотно. Ни синяка, ни царапины, одна лишь чистая, незамутнённая внешними проявлениями боль. Когда сил вопить у меня не осталось, они швырнули меня в кабинку к Яне. Двуличная сука братец картинно отвернулся, не глядя на то, как меня обрабатывают.

Когда они ушли, я лежал мордой в пол, не в силах пошевелить даже пальцем. Не знаю, сколько часов прошло до того момента, когда меня перевернули на спину. Поверх темных очков в титановой оправе на меня смотрел как всегда безупречный Эрих Стомефи. Даже лучшие из нас вынуждены справлять нужду.

— А я тцелый день не мог то тепя тасваниться.

— Эрих…

— Молчи.

Он взвалил меня на плечо и потянул за собой, шаркая начищенными ботинками. Как же я хочу быть похожим на Эриха! Иметь такой же акцент, зачёсанные назад волосы, разъезжать на новейших немецких тачках, носить стильные костюмы, шитые по личным эскизам, и вести уйму разных дел — от клуба и фотостудии до фабрики конфет.

…Кажется, я отрубился, потому что как-то резко понял на ощупь, что сижу в кожаном кресле. Эрих восседал на диванчике напротив.

— О, волшебство нашатырного спирта! — воскликнул он, принюхиваясь к серебряной фляжке, в которых нормальные люди держат коньяк. — Кто она по твоей постельной классификации?

— Кто? А. Да. Шельма.

— Пф. Мне-то покасалось, минимум Фурия.

Голову будто раскроили, и трещина разрасталась.

— Эрих… не мучай. Что тебе надо?

— Патчему ты не скасал Азилеву про мопильный?

— Азилев… какой Азилев… А, Азалев!

— Азилев, Азалев — один тщерт, — резонно заметил Эрих, пригубив фляжку.

— Считай, интуиция. Надо чтоб… не полиция нашла мобильный. Так надо.

— Уш тчему, а интуитсии твоей я доверяю. Есть вопрос, по поводу студии.

Я насторожился.

— Я навёл справки и не обнаружил, что ты хоть как-то заинтересован в поднятии популярности своего заведеньица.

— Куда делся твой «идеальный» немецкий акцент? — улыбнулся я, сам судорожно соображая, к чему он клонит.

— На ерунду не ведись, — посоветовал Эрих. — Меня интересует, почему тебе положить на расширении клиентуры. От старой мы получаем не столь… свежую энергетику. Люцифер вот снова начал хромать.

— Неужели моя лавочка у тебя единственная?

— Вопросы, — он взглянул на часы. — У тебя не так много времени, чтобы убедить меня в своей квалификации.