Екатерина Двигубская - Ведьмы цвета мака Страница 14

Но вернёмся к основной героине нашего повествования, которая в этот самый момент ходила около телефона и до крови кусала заусенцы. Марина никак не могла решить: звонить ей Иосифу Борисовичу — бизнесмену в белом костюме, на которого она опрокинула кофе, или нет. Она знала, что достигнет примерно того же результата, что и от встречи с Маратом Георгиевичем, лишь с той разницей, что Иосиф Борисович галантен, щедр и двадцатью годами моложе. Женщина глубоко вздохнула и порывисто приблизилась к телефону.

— Алло, — важно вылилось из трубки. Это был голос, сразу же внушающий уважение и знающий об этом.

— Здравствуйте.

— Марина? Ты где?

— В Москве. А вы где?

— В Париже.

— Как хорошо!

— Приезжай, я тебе завтра же самолёт пришлю.

— Не могу.

— Кошка заболела?

— У меня нет никакой кошки!

— У тебя вообще ничего нет, кроме надежды. Запомни, моя дорогая, женщин делают мужчины.

— По-моему, наоборот. Вы не могли бы мне одолжить денег?

— Сколько?

— Сто тысяч.

— Сумма немаленькая. Под проценты?

— На крайний случай, — недовольно просопела Марина.

— А зачем?

— Мне нужно расширить производство.

— Господи, что за язык! Приезжай в Париж, и тебе вообще ничего не придётся расширять, всё и так будет расширено.

— Так неинтересно. Да и не могу я. Нет, правда.

— Ещё скажи, что ты меня не любишь, что это безнравственно… Какие же вы, женщины, ханжи! Как вы любите прикрываться общими фразами! Тебе бы в Америке жить. Самое лучшее место для ханжей.

— Почему?

— Да потому что это не страна, а большой мираж. Ты никогда не задумывалась, почему Голливуд называют фабрикой грёз? Это очень точно, весь американский кинематограф работает на мечту — никакой воспетой статуи Свободы нет, на любое действие наложен закон: припарковался не там — штраф, пьёшь на улице — штраф, сделал женщине комплимент — тоже штраф, эдакая будничная каноничность. Нигде ты не услышишь Fuck off, и блестящие, нарумяненные калифорнийским солнцем блондинки не расхаживают по улицам, они сидят дома в своих кинофильмах и тонкими пальцами держат тонкие сигареты, которые, кстати, тоже никто не курит. И вообще американские женщины не пахнут, они, как их овощи, без вкуса и аромата. Ни духами не пахнут, ни потом, ни пиздой, ничем. Пустота. Американцы — люди в островной психологией, зарыли головы у себя на континенте и думают, что окружающего мира нет. И счастливых в Америке не больше, чем здесь, и улыбки их прилеплены неумело, наскоро, без французского шарма и английского ехидства. Б-р-р-р-р-р.

— Ух ты, вот так отповедь! Чем вам насолили американцы?

— Сделку мешают заключить. Ханжи проклятые! Прикрываются Священным Писанием, а сами так и шарят, чего бы стащить.

— Вы мне очень симпатичны, но…

— Это уже что-то! Дорогая моя, любить меня не надо. Со мною надо жить. Какая же ты дура, Марина! Я тебе полстраны предлагаю, а ты мне — сто тысяч.

— Так дайте.

— Не дам.

— Почему?

— Потому что это неправильно, содержать женщину, с которой не спишь.

— А как же благотворительность!

— Ну, это другое дело. Для этого мне нужен жалостливый предлог, а ты красивая, молодая — тебя совсем не жалко.

— Хотите, я с вами пересплю?

— Да. Приезжай в Париж. Ты даже не знаешь, какой я хороший. Как я хочу о ком-нибудь заботиться! Ты будешь рисовать, а я постучу в твою комнату и принесу чай с бутербродами. Я очень вкусно готовлю.

— Бутербродов мне не надо, и полететь я никуда не могу, у меня заказ.

— Идиотизм! Какой заказ?

— Двести пальто на утеплённой подкладке.

— Давай я их все куплю, только приезжай.

— Не могу. У меня договор подписан.

— Ты что, Марина, с ума сошла? Ты что, не понимаешь, с кем говоришь?

— Дайте сто тысяч!

— Приезжай — дам.

— Не могу. У меня мама болеет.

— Ну, тогда пока.

— Вы мне не поможете?

— Приеду — помогу.

— Я не могу ждать.

— У тебя есть альтернатива?

— Альтернатива всегда есть.

— Всё, пока. Тут мэр Парижа пришёл, а я с тобой вошкаюсь.

Марина услышала короткие гудки. Задумчиво постояв с минуту, она бросила трубку и пошла в цех. Ей вдруг показалось, что в углу пискнула мышь, она прислушалась — за стрекотом машин ничего не было слышно. Марина посмотрела на край рубашки, он был оторван и неопрятно приколот булавкой, сделалось стыдно, неожиданно она осознала, что всю жизнь о чём-то беспокоится: об оторванном крае, о деньгах, о плохом пищеварении. Единственное состояние, когда она ощущала некоторый покой, — это опьянение, но всё равно рано или поздно сквозь блевотную, мутную пелену она начинала чувствовать беспокойство, поднимающееся с самого низа и постепенно завладевающее всеми мыслями. Ни разу в жизни она не напилась до беспамятства, до совершения по-настоящему безумных, не выверенных разумом поступков. И если бы древние варвары спросили её христианскую душу — верует ли она во Христа, она бы соврала, солгала, чтобы не изжариться на костре, но в душе продолжала бы верить и проливать слёзы искупления. «Может, я и впрямь ханжа?» — подумала она и вдруг успокоилась. Она отстегнула булавку и обвела взглядом зал. Женщины усердно работали, но в воздухе чувствовалось напряжение. Марина прошлась по лицам швей, они были сосредоточенны и злы.

— Что случилось? — тихо спросила она у Наташи.

— Нина.

— В чём дело?

— Ворчит, что не для того окончила техникум, чтобы целый день пришивать рукава.

— Ну, так пусть пуговицы пришивает.

— Они портнихи, а не швеи-мотористки!

— Ах, вот оно что! Нина! — крикнула Марина.

Нина, войдя в кабинет, ссутулилась над столом хозяйки, которая вальяжно расположилась в кресле и пристально смотрела на девушку — она была высокой, с ямочкой-шрамом под левым глазом и редкими зубами, в щели между которых пролезал язык.

— Пиши заявление.

Нина вскинулась на Марину.

— Давай, давай. — Она протянула белый лист бумаги и ручку.

— Я не хочу.

— Не хочешь? Странно, а почему же столько недовольства?

— Я всем довольна.

— Слушай. — Марина встала и вплотную подошла к девушке, та отпрянула. Хоть Нина и смотрела на хозяйку сверху вниз, у неё складывалось полное впечатление, что Марина сейчас её раздавит. — Дорогая моя, везде бывают проблемы и нестандартные ситуации.

Нина вздрогнула, Марина притянула её за воротник.

— Грязный — надо быть аккуратней! Если ты, дрянь, ещё хоть раз откроешь свой поганый рот и что-нибудь скажешь по поводу того, что ты портниха, а не швея-мотористка, — я тебя уничтожу.

— Я думала…

— Тут мозговой центр я! А ты руки, рабочая сила. Понимаешь?

— Простите.

— Иди и помни это!

— Простите.

— Хорошо.

Нина вышла, у неё дрожали руки, она села за свой рабочий стол и расплакалась. Марина тоже села за свой рабочий стол, готовая расплакаться, но сдержалась. В кабинет вошла Наташа.

— Нина плачет.

— Пусть. В этом отличие сильного человека от слабого — одному хочется плакать, но он не плачет, а другому хочется, и он плачет. Сила в подавлении.

— Марина, так нельзя!

— Чего?!

— У неё истерика.

— Это работа, а не благотворительность. Если будет надо, я изобью её собственноручно. Холуи! Иди работай и не вмешивайся в мои дела.

Наташа поспешно вышла.

Через несколько часов Марина позвонила в дверь, как обычно три раза, но сейчас непривычно послышались шаги, и от этого сердце радостно затараторило. К ней выплыла улыбка, следом за ней появился Михаил, который походил на языческое божество — весёлое, беззаботное, полуголое. Вокруг его талии было обвязано полотенце, а в руках он держал букет цветов. Он нетерпеливо протянул его и увлёк Марину в квартиру. Капризным движением стащил с неё берет.

Берет лежал на полу в прихожей, а из комнаты доносились самые характерные для процесса продолжения рода человеческого звуки. Наконец, истязания плоти прекратились, и два перевёрнутых, растерянных лица успокоились на подушках.

— Чем ты занимался эти два дня?

— Поменял колёса, съездил на футбольный матч, встретился кое с кем.

Марина была оскорблена таким будничным набором обязанностей. За два дня, что он не звонил, она чуть не ослепла от слёз, сделала множество дел, а он лежит рядом с ней и ленивым голосом смеет сообщать, что ничего серьёзного с ним не произошло. Какая наглость, низость!

Марина порывисто встала.

— Ты куда?

— Чаю хочу! — гаркнула она.

На кухне Марина молчала, Миша, от нечего делать, начал листать журнал.

— Ты меня журнал позвал почитать? Ну, так давай!

Марина вырвала из Мишиных рук глянцевое издание, на его обложке красовалась рыжая девица в больших кожаных сапогах, на их загнутых носах расположились две жирные божьи коровки.