Андрей Добрынин - Китаб аль-Иттихад, или В поисках пентаграммы Страница 14

На следующий вечер маркиз вошел в кают–компанию и придирчивым оком оглядел уже сервированный стол, вокруг которого суетилось несколько матросов–негров. При электрическом освещении искрился хрусталь, тускло блестело столовое серебро и зловеще пламенел портвейн в старинных бутылках. В чашах громоздились плоды папайи, авокадо, гуайявы, гроздья бананов и винограда. В центре стола на блюде розовел огромный омар, выловленный лишь час назад. Удовлетворенный осмотром стола, маркиз осведомился: «Суп готов?» Он имел в виду заказанный поварам суп из акульих плавников. Получив утвердительный ответ, он поднялся на палубу, подошел к борту и щелкнул пальцами. Тут же рядом с ним вырос денщик и вложил ему в руку бинокль. Посмотрев в окуляры, маркиз увидел приближающийся катер, осадка которого показалась ему слишком глубокой. Когда катер закачался на волнах у борта броненосца, маркиз сверху разглядел, что вся внутренность посыльного суденышка заполнена ящиками, мешками и корзинами, и даже в полумраке моторного отделения виднелись какие–то узлы. На корме на ящиках восседали Виктор Пеленягрэ, приветственно махавший фуражкой, и три дамы в пышных кружевах и шляпах со страусовыми перьями, изнемогавшие от непрерывного смеха. «Я тут привез кое–что, — оно может понадобиться для нашего приятного времяпрепровождения на корабле», — пояснил Виктор, когда его подняли на палубу, и в ответ на протесты маркиза только замахал руками. Вслед за ним на палубу выгрузили веселых дам. Это оказались три хорошенькие француженки, Зизи, Мими и Лулу, известные в городе каждому любителю разгульной жизни и доступной женской красоты. Маркиз галантно представился, поцеловав ручку каждой из них. «Какой душка!» — пропела Зизи низким контральто, не сводя восхищенных синих глаз с крепко сбитой фигуры маркиза. «Офицер! Обожаю военных!» — простонала Мими, закатывая свои таинственные зеленые глаза. «Маркиз! Обожаю аристократов!» — проворковала Лулу, щуря на маркиза дерзкие карие глазки. «Капитан, а вы нас не похитите на своем корабле?» — спросила Зизи. «Мы даже не будем очень против», — хихикнула Мими. «Я буду самой покорной пленницей», — томно вздохнула Лулу. От такого изобилия любезностей маркиз слегка растерялся, несмотря на весь свой светский лоск, чего, собственно, и добивались веселые очаровательницы. «Девочки, к столу, к столу, а то вы совсем засмущаете хозяина, — заторопил дам Виктор. «Веди нас, черный Ганимед», — обратился он к денщику–негру, стоявшему туг же и восхищенно скалившему сахарные зубы. Тем временем на палубу с катера стали поднимать ящики с винами и с ракетами для фейерверков, корзины со связанными живыми курами и с различными фруктами, мешки, из которых доносилось то хрюканье поросят, то благоухание пряностей. Маркиз вновь попытался протестовать, но Виктор отвечал ему своим легкомысленным смехом. «Пустяки, сударь! Все это стоит копейки! А потом — вдруг нам чего–нибудь не хватит? Всегда нужен запас. Я люблю, когда дом — полная чаша». Чопорный ритуал офицерского ужина оказался тут же скомкан. Виктор сыпал шутками и забавными рассказами из своей бурной жизни, так что француженки то замирали, впиваясь глазами в его лицо и стремясь не пропустить ни слова, то закатывались неудержимым смехом и махали на Виктора руками, умоляя дать им передышку. Маркиз в любом обществе держался свободно, но его раскованность происходила из вошедшего в кровь знания правил хорошего тона. Раскованность же Виктора была несколько иного свойства и вытекала из его уверенности в том, что такому очаровательному человеку, как он, все простится. Он расплескивал вино, ронял на скатерть капли супа и набивал мясом омара полный рот, не переставая при этом говорить, так что речь его становилась невнятной. Но ни маркиз, ни его старший помощник, капитан Фернандо Гусман Дельвалье, единственный офицер, приглашенный к столу, не замечали мелких оплошностей Виктора, очарованные его прелестной болтовней. Мало–помалу за иллюминаторами сгустился мрак. По предложению Виктора в кают–компании вместо электричества зажгли свечи, чтобы, как он выразился, «создать интим». «Это неприлично!» — хихикнула Зизи. «Мы интим не хотим», — срифмовала Мими и, как бы случайно покачнувшись, оперлась под столом о бедро маркиза. «Девочки, мне кажется, нас хотят соблазнить», — простонала Лулу, притворяясь, будто не замечает пламенного поцелуя, которым Виктор впился в ее плечо, предварительно освободив его от одежды. «Нет! Я не хочу!» — томно пролепетала Зизи, когда губы и усы капитана Фернандо принялись осваивать прекраснейшие территории: ее точеную шейку, где кудрявились нежные пушистые завитки, раскрасневшуюся щечку с соблазнительной родинкой и, наконец, уголок припухших губок, которые Зизи порой облизывала маленьким алым язычком. Вместо ответа капитан Фернандо дунул на стоявший перед ним канделябр, разом потушив в нем все свечи. «Какой интим!» — хихикнула Мими, восседавшая уже на коленях у маркиза и обводившая пальчиком все черты его мужественного лица, чувствуя при этом бедром его грозную мужскую твердь. Маркиз проделал то же самое, что и его подчиненный, но с такой силой, что задул и последний, третий канделябр, стоявший перед Виктором. «Виктор, я надеюсь, вы будете вести себя хорошо?» — проворковала Лулу уже в темноте с напускной строгостью. «Даже очень хорошо! Тебе понравится, моя маленькая», — нежно отвечал Виктор. Вслед за этим с той стороны, где они сидели, послышался шум сбрасываемых одежд и пение диванных пружин. Вдоль трех стен кают–компании стояли широчайшие кожаные диваны, которые во время ужина бесшумно застелил денщик маркиза по сигналу Виктора. Вскоре в кают–компании воцарилось молчание. В иллюминаторы светила луна. Тишину нарушал размеренный плеск воды внизу у борта, сливавшийся в редкостную гармонию со страстными стонами трех женщин, каждая из которых, как опытный музыкант, подавала звук лишь тогда, когда умолкали две других. По этим звукам слушатель мог заключить, как чувствует каждая: стоны Зизи были протяжны, громки, чуть ленивы и исполнены неги, в которой, казалось, растворялось все существо прелестной гетеры; в стонах Мими слышались восторг и удивление, словно она и представить себе не могла, что могут существовать такие наслаждения, какие дарил ей маркиз; в стонах вакханки Лулу страсть временами переходила в ожесточение и ярость, словно она старалась выиграть некую схватку и возвращала Виктору любовные спазмы так, как наносят удары в бою. Изредка слышались изумленные вскрики мужчин — когда не привыкшие стеснять себя француженки подвергали их особенно изощренным ласкам.

Виктор забылся, когда уже светало. Когда он очнулся, взгляд его упал на хронометр, висевший на стене. Тот показывал четыре часа пополудни. Виктор зевнул, почесал грудь и огляделся. Радом с ним в теплых волнах белья виднелись белое плечико и темные кудряшки сладко посапывавшей Лулу. На двух других диванах нежились Зизи и Мими. Офицеров в каюте не было. Виктор вылез из–под одеяла, натянул брюки и закурил сигару. Услышав звук зажигаемой спички, Мими открыла один глаз. «Капитан разбудил меня в такую рань, — улыбаясь, сказала она голосом, хриплым спросонья. — Ушел, когда пробило семь склянок». «Железный человек!» — промолвил Виктор с уважением. При звуках разговора завозились под одеялами Зизи и Лулу. В этот момент раздался стук в дверь. «Да–да, войдите!» — мгновенно стряхнув сон, вскричали хором все три дамы, обрадованные приходом кавалеров. Капитан и его помощник вошли в каюту и со старомодной учтивостью приветствовали гостей. Под глазами у капитана Фернандо после бессонной ночи залегли тени, и рука, протянувшаяся за сигарой, слегка дрожала. Маркиз же был совершенно свеж: форма сидела на нем, как всегда, изящно и ловко, пробор остался безукоризненным, серые глаза — живыми и веселыми. Его гладко выбритые щеки и девственно белая сорочка источали запах хорошего одеколона. Офицеры присели на диваны, чтобы наградить своих дам утренним поцелуем, и к ним из ворохов белья протянулись лилейно–белые ручки, затем появились слегка заспанные смеющиеся личики и послышалось звонкое чмоканье, сопровождаемое нежным смешком. Затем капитан с помощником удалились, пообещав скоро вернуться, и вместо них в каюту вошли четыре стюарда, которые быстро и бесшумно убрали остатки вчерашней трапезы и сервировали стол для утреннего кофе. Виктор удобно расположился в кресле, попыхивая сигарой, прихлебывая кофе и взглядом знатока следя за туалетом дам. Вскоре он ощутил прилив аппетита и съел тарелку яичницы с голландской ветчиной. Затем он принялся за гренки с маслом, запивая их кофе. Дамы поначалу жеманились и капризничали, но понемногу смолкли и, проявляя завидный аппетит, уничтожили все, что стояло на столе. Явившийся стюард проворно убрал постели. В это время пол каюты слегка задрожал от работы мощных машин где–то далеко внизу, в стальном чреве броненосца. Громада корабля пришла в движение. Вежливо постучавшись, в каюту вошел маркиз и объявил, что корабль идет в бухту Сан — Карлос, где офицеры устроят для гостей пикник. По словам маркиза, берега бухты отличались необыкновенной красотой и были в то же время совершенно безлюдны. «Прекрасно!» — вскричал Виктор. «Маркиз, душка!» — запищали обрадованные дамы, начавшие уже слегка скучать. Пока броненосец двигался к бухте Сан — Карлос, дамы стояли на юте под зонтами, которые держали стюарды–негры, и созерцали видневшиеся в отдалении берега, в то время как Виктор развлекал их кишиневскими анекдотами. На траверзе бухты броненосец застопорил машины, и вельбот с шестью гребцами повез всю вчерашнюю компанию к берегу, где над полосой ослепительно белого песка возвышались купы сосновых деревьев. Когда Виктор, офицеры и дамы высадились на берег, — причем всех трех повизгивавших дам, боявшихся замочить туфельки, без видимого усилия перенес на сушу маркиз, — матросы оставили на песке у кромки прибоя корзины с вином, фруктами и холодной дичью и отправились на вельботе назад к броненосцу. «Какая прелесть!» — озираясь, воскликнул Виктор. Там, куда не достигали волны, песок был устлан плотным ковром опавших сосновых игл, и в нагретом воздухе стоял густой горьковатый запах хвои. Причудливо искривленные стволы сосен воскрешали в памяти сюжеты китайской живописи. Предвечернее солнце придавало предметам особый терракотовый оттенок. «Аттика», — мечтательно произнес маркиз. Ноздри его раздувались, впивая запахи моря и хвои. После шампанского и легкой закуски наступил черед купания в море. Предложение Виктора купаться обнаженными было встречено негодованием дам, которое, однако, удалось вскоре развеять. Сделал это маркиз, непринужденно заметив: «Почему бы и нет?» — и тут же сбросив с себя всю одежду. Обнажился мощный торс, крепкие бедра и внушительных размеров мужское естество — фигура не Антиноя, а Геракла. Маркиз спокойно направился к воде — такой же походкой, какой пересекал салоны европейских столиц. Капитан Фернандо и Виктор последовали его примеру, а затем и дамы с жеманным хихиканьем освободились от одежды и предстали в костюме Евы, способном ввести в грех даже самого аббата Куллэ. После купания походка дам, выходивших из воды, приобрела особую томную плавность — прелестницы знали без слов, что наступал черед чувственных наслаждений. «Аттика», — восторженно вздохнул маркиз, глядя на них, поправлявших кудри на фоне прибоя. «Мне кажется, нам пора чуть–чуть пошалить», — промолвил Виктор и, грозно покачивая своей мужской твердью, устремился к дамам. Раскинувшаяся на песке Лулу зажмурилась и притворилась дремлющей, чтобы без ущерба для своей стыдливости принять ласки Виктора. Так она лежала некоторое время, пока не услышала рядом протяжный страстный стон. Приоткрыв глаза, она увидела, что Виктор обладает Зизи, которая встала на четвереньки и томно изогнулась, как влюбленная львица. Лулу не успела ни рассердиться, ни даже осмыслить эту сцену, потому что в следующий миг усы капитана Фернандо коснулись ее бедра. Поодаль маркиз, горделиво выпрямившись, горящим взором обводил все изгибы стройного тела Мими, а та, раскинувшись на песке, дерзко глядела ему прямо в глаза и шаловливо облизывала губы острым алым язычком. Далее скромность заставляет нас опустить покровы над этой сценой. Скажем лишь, что если бы на берегу оказался сторонний наблюдатель, он вспомнил бы одновременно картины Лоррена и Русселя, эклоги поэтов александрийской школы и нескромные стилизации художников эпохи модерна.