Аркадий Крупняков - Марш Акпарса Страница 16

—         Не в том причина, великая...

—         Там воев вдвое больше, чем ты думаешь. А крымский хан- подмогу нам шлет, на черемис теперь мало надежд, коренные ка­занцы нам враги, им хан Беналей уже не нужен, хотят просить на пристол Шигалея.

—         О, этот Шигалей! Мерзкий лизоблюд! Выкормыш Москвы. Если он станет ханом, Казань пропала!

—         Вот видишь! Теперь ты понимаешь, как велика опасность?-

—         Что думает хан Беналей?

—         Он так же, как и ты, сидит в гареме либо тешится охотой.

—         Надо бы созвать эмиров...

—         Что они сделают, если у нас мало войска? Я только что отослала гонца к отцу, в ногайские степи, а тебе надо снова ехать на Перекоп.

—         Я только что вернулся. Хан войско не дает. Он сам...

—         У хана и просить не надо. Ты поезжай к бею Ширину. Ведь ом твой дядя?

—         Дядя, но он Казань защищать не будет.

—         Ты его и не проси. Ты уговори его послать свой байрак на Москву. В нем, я знаю, двести тысяч войска.

—         В набег он, пожалуй, пойдет. Успею ли я?

—         Мы с месяц продержимся в осаде. Пусть в пути аллах ведет тебя. Иди, иди — собирайся. Я тут поговорю с Эрви.

Мурза пожал плечами, вышел. Появилась Зульфи, за ней евнух.

—         Скажи мурзе, что я беру Эрви с собой,— сказала ему

Сююмбике,—Унеси ее в мою повозку.— Потом подумала: «Умеет все мурза: саблей махать, ясак собирать, говорят, обнимается крепко. Одному научиться не может — думать. И хан, аллах свидетель, головою слаб. Гарем, охота — вот его занятия. Все дела взвалили на меня. А я ведь только женщина — не больше».

Зульфи собирала из шкафа одежду Эрви. Сююмбике спросила:

—        Зачем он бил ее?

—        За глупость,— ответила служанка.— Любая была бы рада. А эта...

—        Не покорилась?

—        Мурза ей золото давал, велел сказать, что муж убит...

—        Не поверила?

—        Нет. Дикая совсем, не смыслит ничего. Мурзу светильником ударила.

—        Иди. Поможешь ей переодеться.

—        Твоя воля священная.

Служанка поклонилась и вышла.

Марш Акпарса

• Марийские национальные кушанья: сокта — колбаса из овечьего сала с а, , . и і у про —сухой сырок, коман мелна—трехслойные блины.

4 Маш Акпаэса

[1] Шорва (мар.) —хмельной напиток, приготовляемый из меда.

[2] .Топейка.пошел в Нуженал. Обул новые сапоги из сыромятной кожи, надел штаны из отбеленного конопляного полотна,

и тую но порогу п подолу рубашку, поверх ее — дубленую

КУртку безрукавку, взял плетку треххвостку и зашагал по берегу. У Топейки сегодня и горе, и радость. Сегодня Топейка на

[3] Шювыр (мар.)—народный инструмент из рода волынки.

[4] Тюмыр (мар.) — барабан.

[5] Здесь и далее стихи А. Ф. Смоликова.

[6] Пеш сай (мар.)— очень хорошая.

[7] Окмак (мар.)—дурак.

[8] Суас — так черемисы называли татар.

[9] Достархан (тат.)—скатерть для обеда в походах.

[10] Джаным (тат.)—душа моя

[11] Омсам поч (мар.)—открой дверь.

ЦАРСКАЯ ОХОТА

С

 того дня, как Аказ попал в руки Шигалея, прошло ровно два года. Много изменилось с тех пор. Крепость на Суре превра­тилась в город, и нарекли город Васильсурском в честь т .нікого князя. Поход в Казань, на который Шигалей так надеялся и, не удался.

В ту пору Василий-князь до Казани не дошел, остался в Ниж­нем Новгороде, а далее послал воеводу Вельского, способного чинить брань в палатах боярских, а не на ратном поле.

Вместо того, чтобы, подойдя к городу, ударить сразу всей си­лой, воевода перво-наперво приказал построить себе баню-мыленку с паром, послал ратников в леса за березовыми вениками. А тех ратников черемисы побили. Боярин послал сызнова — да так до трех раз.

И пока пропарил воевода свое рыхлое брюхо, пока ратники вместо того, чтобы махать саблями, махали веником, прошло две недели, и на русскую рать, как снег на голову, свалились крымские конники, возвратившиеся с мурзой. Правда, в злой сече, которая шла три дня, конников тех почти всех побили, но и на­ших полегло немало.

Не успели воины передохнуть, как с полуночной стороны напал мурза Япанча. Отразив Япанчу, воевода, ожидая еще какую- нибудь нежданную каверзу от татар, натерпелся такого страху, что без ведома князя и при большом недовольстве воинов надумал вести рать обратно.

И увел бы, да на его счастье казанцы, радевшие Москве, при­нудили хана просить у русских мира. Мир был принят, Беналей был великому князю клятву жить с Москвой в дружбе и в пос­лушании.

Если бы воевода удосужился заехать в Казань, то узнал бы, что там от осады начался голод, а у хана лишь малая горстка джигитов. В то время Казань можно было взять голыми руками.

Но боярин в честь примирения снова залез в мыленку и, на­парившись до одурения, отправился с ратью восвояси.

Шигалей, узнав об этом, ругал боярина матерно по-русски, чему он научился еще в молодости.

Шигалея к Казани не допустили, держал его государь на стро- ительстве крепости и в ратные дела не вмешивал, быть может,считал стройку важнее войны.

Когда рати ушли под Москву, хан был оставлен на Суре до

полного окончания дела.

После прибытия на место, Аказа стали каждодневно посылать в лес выбирать деревья, годные для возведения крепости. Вместе с ним ходил Андрюшка Булаев да еще два ратника. Сначала все больше молчали, потом начали говорить, а через пару недель и подружились. И тогда сказал Аказ Андрюшке:

Отпустил бы ты меня, друг. Я в такое место убегу — никто не найдет меня!

—     Да разве я тебя держу? Беги. Только поразмыслим давай, есть ли резон тебе бегать. Вот говорил ты: мурзе отомстить надо, жену отнять надо. Ну, хорошо, убежишь ты, мурзу убьешь, жену привезешь домой. А туда раньше тебя понаедут басурмане, да и не только тебя убьют, а всю твою деревеньку за этого вонючего мурзу выжгут и людей погубят. А ежели убежать да дома сидеть и ждать, когда мурза сам жену вернет,— ведь срам?

—     А в плену жить хорошо ли?

—     Ты погодь-погодь. Дай думку досказать, а потом уж и спра­шивай. Вот ты говорил, что твой батька лужавуем был. Это по- нашему князек вроде. Стало быть, ты княжич, и весь твой народ тебе послушен?

—     Не весь. Только Горная сторона. Луговые люди меня слу­шать не будут.

—     А разве они меньше вашего утеснения от татар терпят? Это я к тому говорю, что не мешало бы, при случае, твоих люди­шек поднять против басурманов да и выгнать их из твоих земель.

—     Я тоже об этом все время думаю!—горячо произнес Аказ и стукнул кулаком в грудь.

—     Думать-то мало — надо делать! А дело это не по тебе, хоть ты и княжич. Ну-ну, не обижайся, я намного старше тебя. Кто ты сейчас есть? Ты, как стрела неоперенная, далеко летишь, да без толку. Охотник ты хороший — это я знаю, а воин ты ни­какой. Одно бойкое дело задумал сотворить и сразу трижды обмишурился: мурзу потерял, наших ратников ни за што ни про што убил и сам попал в полон. Разве такому впереди народа идти можно? На охоту свое княжество водить годишься, а на войну — нет! А чтобы супротив мурзаков своих сородичей поднять, надо ой-ой каким воеводой быть.

—     К чему все это говоришь мне?

—     А к тому... Вижу я — ты хану по сердцу пришелся. Иди к нему и просись на службу к государю. Так и скажи: «Хочу ратному делу научиться и при походе на Казань при случае встать во главе горных людей на сторону Москвы». Хан с тебя звание полоняника снимет, сделает воином. У него есть чему научиться, он рати в большое дело водил. Ты только разувай глаза пошире да все на ус мотай. Пройдет пара лет — смело вставай в воеводы. Подумай о сем.

Нелегко было Аказу распрощаться с думой о воле, но другого выхода не было, пошел и он бить челом хану. Шигалей принял его на государеву службу с радостью.

Быть может, за смелость, за ум, а паче за прямоту и честность хин Шигалей полюбил Аказа и приблизил его к себе.

Аказ все время около хана, учится, как надо ратью управлять, как крепости брать. Или заспорят Ивашка с ханом, друг другу такие новости выкладывают — ввек не услышишь нигде такого.

От ратников научился отменно говорить по-русски, стал одо­левать и грамоту, хотя письменных людей в войске было мало.

Так прошло два года. Нынешним летом, построив крепость, хан ушел в Москву, а вместе с ним и Аказ. Он добился большой чести — стал стремянным хана. Топейка остался возле Аказа.

— Ты тут один с тоски умрешь,— сказал он.— А я тебе песни петь буду, веселить буду.