Айрис Мердок - Время ангелов Страница 19

Такие мысли никогда прежде не посещали Маркуса, и он изумлялся, как далеко он зашел, точнее, как далеко его завела эта насильственная встреча с Карлом. Он отнесся бы рационально к любой возможности, к любому допущению, будь то безумие или нечто похуже, если бы это касалось только Карла. Но Элизабет… Ее причастность делала ситуацию мучительно неразрешимой, способствовала работе того механизма, который теперь не давал ему покоя. Ему отчаянно хотелось увидеться с Элизабет. Образ ее пылал в его сознании — ослепительное средоточие чистейшей чистоты. Он не столько полагал, что ей нечто угрожает, сколько испытывал… какую-то чудовищную ревность.

Все-таки не надо было рассказывать Норе об этом происшествии. Конечно, он сказал просто: «Состоялся разговор». То есть без всякой попытки передать атмосферу. О тьме тоже почему-то умолчал. Но даже учитывая все это, наговорил он многовато. Разумнее было скрыть это в себе и дать совершиться в тайне процессу обдумывания. А Нора разразилась бранью, вот и все. Она поняла все на грубейшем уровне и от всей души радовалась, что получила еще одно, как ей казалось, окончательное доказательство собственной правоты.

— По моему мнению, епископ, я нисколько не преувеличиваю, — возразила Нора.

У епископа были маленькие ручки и ступни, и свежее мальчишеское лицо. Маркусу резало слух, что Нора называет его «епископом». Сам он употреблял обращение «сэр», хотя вскоре с какой-то неприязнью понял, что епископ, возможно, моложе его. Маркус был еще в том возрасте, когда обидно, если кто-то младший занимает более высокую должность.

— Насколько я понимаю, — продолжала Нора, — это вопрос ответственности перед людьми, не говоря уж о самой Церкви. Чрезвычайно опасно, когда такая власть сосредотачивается в руках столь неуравновешенного человека. Что угодно может случиться. Должен существовать церковный механизм хотя бы для расследования случаев такого рода.

— Увы, увы, кто в наши дни способен рассудить: тот безумен, а этот здоров? Кто без невроза, пусть первый бросит камень! До чего восхитительный пирог! Мало сейчас найдется охотников возиться со столь сложным кулинарным произведением.

— Вы спрашиваете, кто способен рассудить? — Нора начинала чуть сердиться на епископа. — Отвечу: я способна. Терпимость может слишком далеко завести и, по моему мнению, уже завела. Следует назвать вещи своими именами. В данном случае перед нами человек и безумный, и порочный.

— Возможно ли… то и другое одновременно? — спросил Маркус. Он никак не мог толком включиться в разговор.

— Несомненно, я считаю Карла своего рода чудаком, — сказал епископ. — Англиканская Церковь вообще славится своими чудаками. В XVIII веке…

— Мы, слава Богу, живем не в XVIII веке, — заметила Нора.

Маркуса задело, что епископ назвал брата «Карл», хотя они встречались всего два раза.

— Ни к чему так тревожиться, миссис Шедокс-Браун. Как сказано у Псалмопевца: «Сыны человеческие — только суета»[10]. Иначе говоря, все откроется в свое время! Нет, благодарю, не надо больше пирога. Я и так чересчур много съел. Пожалуй, немного вот этого восхитительного мягкого сыра.

— А я думаю, что какой-то шаг необходим, — сказала Нора, проворно пододвинув епископу сыр. — Естественно, сначала мы решили посоветоваться с вами. Маркус должен предпринять что-то в отношении Элизабет. В конце концов, он опекун, и ему нельзя запрещать видеться с ней. Несомненно, я предам это дело гласности.

— По-моему, не стоит торопиться, — сказал Маркус. Он был встревожен, огорчен и почти напуган представшей перед ним картиной: Нора, судьи, может, даже полиция вмешиваются в его отношения с Карлом и Элизабет, такие личные, такие, особенно теперь, таинственные. Он сожалел, что с самого начала не воспрепятствовал Норе.

— Я согласен с Маркусом, — сказал епископ. — Огласка и шум могут нанести вред, и потом трудно будет что-либо исправить. Вы не против, если я налью себе еще этого превосходного кларета?

«О, так я теперь Маркус, — подумал Маркус. — Епископ прыткий человек. Служба обязывает».

— Думаю, все будет понято именно так, как нужно, — сказала Нора. — И странно, вас не удивляет это признание Карла, которое он сделал Маркусу? Что он утратил веру?

— Вера — это столь личное дело, особенно в наши дни, — невнятно возразил епископ.

— Возможно, он просто подшутил надо мной, — поспешил добавить Маркус.

— Вы прекрасно знаете, что нисколько он не шутил, — сказала Нора. — Он циничен до мозга костей! Подумать только, пастор спокойно сообщает, что не верит в Бога!

— Да простится мне такая фривольность, но я замечу: важен тон, которым это было сказано! Я слышал, Маркус, вы пишете книгу на эту тему?

— Ваши сведения не совсем точны, сэр, — сказал Маркус. Он чувствовал себя школьником, которого вынуждают отвечать, и с раздражением отмечал свои стандартные ответы. — Я пишу не о Боге. Я пишу о морали. Хотя действительно собираюсь посвятить главу онтологическому доказательству.

— Прекрасно, прекрасно. Единственное приличное доказательство во всей теологии, с моей точки зрения, только не ссылайтесь на меня! Я так рад. Помощь нам всем необходима.

— Но я не христианин, — возразил Маркус.

— Ну, вы знаете, это прежде границы отличались строгостью, теперь же все нарушилось. Страсть, говорил Кьеркегор[11], не так ли, страсть. Это нельзя не учитывать. Мы должны помнить — Дух Святой дышит где хочет. Не ветер, а мертвый покой — вот что такое Безбожие.

— И все же между верой в Бога и неверием разница есть, — сказала Нора.

— О, несомненно. Но, возможно, отличие это не в том, в чем мы раньше полагали. О нашем времени мы должны думать как о своего рода промежутке…

— Во что бы Карл ни верил, — сказал Маркус, — он, конечно, верит страстно.

— Замечено верно. Я тоже рискну предположить, что ваш брат — человек глубоко верующий.

— Чепуха, — воскликнула Нора.

— Вот только во что он верит? — спросил Маркус. — Это еще вопрос, не так ли?

— И да, и нет, — сказал епископ, тонким пальчиком сцарапывая со своего кольца крошку сыра.

— А как же Иисус Христос? — спросила Нора.

— Нашу эпоху, я уже говорил об этом, следует рассматривать как промежуток, — чуть нахмурившись, сказал епископ. — Это время, в некотором смысле, роста человеческого. Особая историческая природа христианства ставит интеллектуальные задачи, которые в то же время являются задачами духовными. Многое из теологической символики, в ранние, более простосердечные времена способствующее постижению, в наш ученый век становится препятствием на пути веры. Эта символика сейчас положительно сбивает с толку. Символика, которую мы используем, должна измениться. В этом нет ничего нового. Это необходимость, которую Церковь всегда понимала. Бог живет и творит в истории. Мифология изменяется, внутренняя правда остается неизменной.

— Вы не вполне ответили На мой вопрос, — сказала Нора, — ну да ладно. Думаю, если вы собираетесь уничтожить Иисуса, лучше сказать об этом ясно. Религия — это миф.

— Ни один мистик никогда так не думал, а кто верил сильнее их? «Смиренная тьма будет твоим зеркалом». Все, приближавшиеся к Богу, говорят о тьме, даже о пустоте. Символы рушатся. Глубочайшая правда заключена в этом. Служение Богу должно быть служением без прикрас, покорностью, в каком-то смысле, нулю.

— Пожалуй, лучше признать, что его нет, и на этом покончить, — сказала Нора. — Но в таком случае не превратимся ли мы все в мистиков?

— Наше время — время суда. Ибо много званых, а мало избранных. Церковь ждут глубочайшие перемены. И чаша еще не восполнилась. Мы мучительно нуждаемся в вере. Но Господь возвратит пленение народа своего.

— Может и так, — сказала Нора. — Мне, однако, думается, что в наш век надо побольше говорить о морали и поменьше о Господе.

— Я говорю, конечно, не о личности, — улыбнулся епископ. — Без личности можно и обойтись. Даже надо обходиться. То, что мы сейчас переживаем, есть не разрушение, а очищение веры. Несомненно, дух человеческий наделен глубочайшими потребностями. Поймите меня правильно, когда я говорю, что морали недостаточно. В этом заключалась ошибка Просвещения — считать Бога не более чем гарантом морального порядка. Наша потребность в Боге, в некотором смысле, превыше морали. Кто хоть немного знаком с современной психологией, знает, что это не пустые слова, а реальность. Мы стали менее наивны в отношении добродетели. И в отношении святости тоже. Мерой человека как духовного существа является не его условная добродетель или греховность, искренность в стремлении к Богу. Вспомните, как Иегова ответил Иову: «Где был ты, когда Я полагал основания земли?»[12] Это аргумент, к морали отношения не имеющий.

— Мне всегда казалось, что это очень плохой аргумент, — сказала Нора. — Добродетель — это хорошее поведение, и мы все знаем, в чем его суть. Думаю, люди играют с огнем. Еще кофе?