Хидыр Дерьяев - Судьба (книга первая) Страница 2

В характерах таких героев, как Бекмурад-бай, Аманмурад, арчин Меред, Сухан Скупой, ишан Сеидахмед, звериный собственнический эгоизм выступает проявлениями безобразного и злого. Они лишены всяких моральных устоев. Грубая чувственность, развращённость правит ими в отношениях с женщинами. Ради удовлетворения своих животных желаний они не останавливаются ни перед насилием, ни перед обманом.

Аманмурад грубо похитил Узукджемал, жестоко — надругался над ней. Ишан Сеидахмед вместо защиты несчастной девушки пытается елейными речами, сентиментальными мусульманскими притчами из корана убаюкать её, склонить к сожительству. Арчин Меред стремится восстановить честь рода, вырвать Узукджемал из ненавистного ей дома Бекмурада-бая для того, чтобы… жениться на ней.

Частнособственническая психология искажала, уродовала и людей труда. Она рождала в туркменском ауле сословную замкнутость, родовую и племенную рознь.

Стремление к собственному благополучию толкает бедняка Аллака на подлость. Он соглашается за деньги убить такого же, как сам, бедняка Дурды, вставшего на путь мести баям за гибель отца, и лишь в последний момент отказывается от своего намерения, раскаивается. Автор верно и психологически убедительно раскрывает напряжённую борьбу чувств, мыслей, переживаний, происходящую в душе Аллака. В этой борьбе побеждают нравственно здоровые и чистые начала, унаследованные им от народа: справедливость, честность, прямота, правдивость.

Этими качествами наделены все положительные герои. У Дерьяева человек прекрасен не только богатством и напряжённостью внутренней жизни, он красив и внешне. Красота героев романа раскрывается в их жизненной убедительности, характерности. В процессе чтения «Судьбы» всё время сохраняется ощущение красивого человека. Узукджемал красива тем, что внешняя привлекательность сочетается в ней с внутренним духовным богатством, чистотой и благородством идеалов, стремлением к правде и верности своему любимому. Берды красив в своей юношеской непосредственности, порывистости, в стремлении найти правду, жестоко расправиться с сильными мира сего, которые тиранят таких же бедняков, как он.

Широкая картина народной жизни в романе «Судьба», драматизм и острота конфликтов, трагичность судеб многих героев, спокойный и величавый тон повествования предъявили переводчикам И. Ходжаеву и В. Курдицкому серьёзные требования, с которыми они справились вполне. Переводчики следуют авторскому замыслу, ритмическому строю повествования, передают особенности лепки характеров, построения сюжета, диалога, описаний.

Обычно трудно бывает судить по переводу о языке произведения. Туркменская критика как одно из достоинств романа отмечала его великолепный язык. В данном случае в это нетрудно поверить. В переводе В. Курдицкого и И. Ходжаева гибкость, народная красочность и меткость языка, его соответствие характерам героев или настроению переданы по-русски в достаточной мере.

Трагически звучит конец первой книги романа. Мир прошлого ещё цепок и силён, противоречия, столкновения враждебных сил в туркменском ауле носят крайне суровый, ожесточённый характер, и автор не боится сказать по этому поводу самую горькую истину. Но герои романа настойчиво ищут пути к правде новой действительности.

Как-то сложатся их судьбы? Об этом знает пока, лишь автор,

О. Кузьмин.

Гребни стучат

Спустившись из своей заоблачной ледяной колыбели, Мургаб плавно несёт жёлтые воды на север. Река ратоборствует с пустыней, и цветущие оазисы на пути этой борьбы — живое свидетельство победы жизни над слепой силой песков.

Пройдя несколько сотен километров по равнине, Мургаб натыкается на скалистую возвышенность, и облик его сразу меняется. Как храбрый джигит решительно бросается в схватку, так и Мургаб, пенясь, клокоча и бурля, грудью разбивает вставшую перед ним преграду. А побеждённые скалы мрачно нависают над водой, и в их чёрной неподвижности, кажется, навек застыло удивление перед всепобеждающим упорством реки. Откуда им знать, скалам, что недобрая мощь пустыни в конце концов берёт верх, и щедро, до конца исчерпавший себя Мургаб десятками мелких рукавов бесследно теряется в песках. Может быть, не разбейся он на эти рукава и протоки, он одолел бы и пустыню, но у каждой реки, как и у человека, своя судьба.

Ниже скал через реку перекинулся мост. Множество дорог и тропинок сбегаются к нему, сливаются воедино и на другом берегу снова разбегаются в разные стороны. Одна из дорог, петляя между деревьями у большого арыка, поворачивает к аулу и тянется мимо длинного ряда кибиток, стоящих в заметном отдалении от остальных. Здесь живёт род Сухан-бая, богатейшего человека в ауле.

Вокруг кибиток — стога верблюжьей колючки. Сытые черноухие верблюды, исполненные презрительного достоинства, не торопясь, выбирают веточки повкуснее. Некоторые уже сыты. Они стоят изваяниями из рыжего камня, лениво жуют жвачку и равнодушными, отсутствующими глазами провожают с. высоты своего роста случайных прохожих.

Из кибиток, словно топот конских копыт, несётся дробный перестук. Это стучат тяжёлые гребни ковровщиц.

Одна кибитушка черна, неказиста и обтрёпана, как после разбойничьего набега. Но в ней живёт красавица Узук, дочь чабана Мурада и его жены Оразсолтан-эдже. Рослая и статная, с продолговатым лицом, сквозь пшеничную смуглость которого пробивается румянец шестнадцатой весны, Узук славится своим трудолюбием и ласковым, приветливым характером. Все женщины аула, и молодые и старые, а при случае и мужчины, в один голос хвалят прекрасные качества дочери Мурада-ага и пророчат ей счастливую жизнь. И только иные богачи презрительно фыркают: «Хороша роза, да растёт в навозе! Отец последний оборванец».

Мурад-ага и в самом деле очень беден. Нет у него ни братьев, ни близких родственников. Больше двадцати лет живёт он в роду Сухан-бая и пасёт его овец. Ни богатства, ни славы не нажил он за долгие годы, однако это не очень угнетает его, он не корыстен. Есть кусок хлеба для себя, сыты жена и дочь — и хвала аллаху. Бедность не убивает, хоть и радоваться не даёт.

Одна только большая забота мучит Мурада-ага — дочь выросла, стала редкой красавицей, а защитников у неё нет. Плохо одинокому цветку у проезжей дороги, чем ярче и ароматней он, тем хуже ему. Может и добрая рука сорвать его, а может и любой бродяга плешивый стоптать.

Крепко тревожат эти мысли старого чабана, настолько крепко, что он разговаривает сам с собою, прикидывая, как бы устроить судьбу дочери, чтобы она была счастлива, вздыхает, бормочет что-то себе под нос, покачивает головой, но от беготни козёл не становится джейраном, и от дум не проходит тревога Мурада-ага. Только аульные острословы посмеиваются над стариком: «Слышу — разговаривают. Зачем столько людей собралось? Подхожу ближе, а это один Мурад-ага сидит».

Думает Мурад-ага, прикидывает и так и сяк, и этак. Думает и Оразсолтан-эдже, знает она, какая забота грызёт мужа, и сама не меньше его озабочена судьбой дочери. А гребни стучат, стучат торопливо, бойко, словно меж их железными зубьями проходят не серые нити основы, а серые дни человеческой жизни, и гребни торопятся укрепить в них побольше пунцовых узелков радости.

На кочевье

Изумрудной травой и радужными цветами украшает весна чёрную землю, набрасывает новые халаты зелёного бархата на озябшие, голые ветки деревьев. Её неизменный спутник — ласковый, тёплый ветерок — чутко касается ожившей природы, и вслед ему благодарно кланяются цветы, посылая аромат своих приветствий, взволнованно и стыдливо, как молодые невесты перед свадьбой, шепчутся деревья.

Любуешься — и не можешь налюбоваться. Смотришь вокруг — и хочется увидеть ещё больше, вобрать в себя всю бескрайность цветущей земли, всю свежесть и многообразие её красок. И дышится глубоко, просторно, жадно; не дышишь, а пьёшь целительный бальзам — и с каждым глотком ощущаешь, как могучие силы вливаются в твою грудь, наполняют тебя до краёв, поднимают ввысь, будто орлиные крылья.

Хороша ты, весна! Хвала и слава тебе, добрая волшебница!

В один из чудесных весенних дней на холмике, посреди широкого луга, полыхающего алыми огнями маков, сидел парень Берды. Был он молод и беден. Но, как говорит пословица, бедность — молодцу не укор. Вокруг него живыми мячиками прыгали шаловливые ягнята, а он вдохновенно, как этого требовала пора весны, играл на камышовой свирели — тюйдуке.

Берды был влюблён, а все влюблённые — поэты. Время от времени он отнимал от губ тюйдук и напевал:

Цвети, цветок мой, цвети.Приди, Узук, приходи!Любовь у меня в груди, —Нас радость ждёт впереди,Узук!

От избытка сил ягнята подпрыгивали вверх, разбегались в стороны и снова сталкивались маленькими курчавыми лбами. Вероятно, они казались себе сказочными силачами, способными повергнуть в прах всё сущее.